Шепот гремучей лощины

Разбираться с проблемой он решил последовательно. Вернее, ничего он не решил, это упырь потерял терпение и кинулся из тумана голодным зверем. Сева инстинктивно отшатнулся, а потом выбросил вперед руку с ножом. Лезвие с чавкающим звуком по самую рукоять ушло во что-то мягкое, все еще неразличимое из-за тумана. Мгновение – и Сева увидел лицо. Белое, бескровное, черноглазое. Синие губы упыря сложились в трубочку, словно он хотел Севу поцеловать. Или выпить до дна. Сева всем весом навалился на рукоять ножа, и упырь оскалился, клацнул зубами, а потом начал оседать. Он уходил в туман, как утопающий уходит под воду. Взгляд его, и без того бессмысленный, затухал. На сей раз Сева пальцы не разжал, дернул нож на себя. Особых сил не потребовалось, все получилось с первого движения. Черную упыриную кровь с лезвия он вытер о листья, почти в тот же момент выпрямился, огляделся.

Туман не изменился. Туман не наелся одним мертвецом, он был не прочь закусить и живым. А в недрах его пела женщина. Песня тихая и грустная, похожая на колыбельную. Поют ли упыри? Дано ли им такое? Или женщина жива? Чудом спаслась из усадьбы, сбежала в лощину, заблудилась в тумане…

Женщина пела, а Митяй замолчал. Успокоился? Или его больше нет? Могло ли так статься, что упырь повстречался с ним раньше? В этом месте и в этом тумане случиться могло все, что угодно, и самая главная задача сейчас – выжить. Выжить, чтобы спасти Таню. Поэтому Сева остался на месте. Он стоял, прислушиваясь, всматриваясь в окружающую мглу, готовый ко всему.

Песня смолкла, словно той, кто ее пела, наскучила эта забава. Думать так было проще. Живой женщине надоело петь песни. Передумала, устала. Мало ли что еще…

Нет, он не расслабился, не утратил бдительность, но все равно упустил тот момент, когда из тумана показались руки. Узкие кисти, длинные пальцы, струящийся шелк рукавов. Эти руки шарили в пустоте, словно женщина играла в прятки. Сева отступил на шаг, покрепче сжал рукоять ножа.

А туман расступился, проявил галантность перед дамой. Дама была красива. Стройная, белокурая, с губами, полыхающими алой помадой. На бледном лице из-за этого алого Сева видел только рот. Рот улыбался нечеловеческой, алчущей улыбкой. Дама кокетливо поправила локон, качнулась в сторону Севы, и он инстинктивно попытался удержать ее от падения. Это был неправильный инстинкт, инстинкт из мирной, почти забытой жизни, а правильный очнулся в тот самый момент, когда с дамы слетела маска кажущейся беспомощности, а острые, выкрашенные красным лаком когти вцепились ему в рукав, потянули с нечеловеческой силой. Сева дернулся, пытаясь высвободиться от этой хватки. Дама держала крепко. Держала и улыбалась. Он был ее добычей, и она верила, что добыча никуда не денется, потому не спешила – улыбалась, рассматривала, как диковинный десерт.

С дамами ему не везло… Уже вторая за пару дней и тоже не-живая. Он не смог убить ту и, кажется, не сможет убить эту. Потому что женщина. Потому что женщин даже бить нельзя, не то что убивать! Его так учили. Он усвоил это правило с младенчества.

А раз нельзя убивать, можно попробовать оттолкнуть. Это для начала, чтобы прийти в себя, чтобы решиться хоть на что-нибудь.

Оттолкнул, отступил на шаг. Он отступал, она наступала. Безумный танец, почти вальс. А нож в руке налился свинцом. Ни поднять, ни замахнуться. Что это? Морок? Таня говорила, что он не поддается, что у него стена. Тогда что? Слабость и трусость? Малодушие?

Он отступал. Она наступала. А потом он упал. Напоролся на корягу, зацепился и упал. Нож улетел в туман. Теперь уже все, не осталось поводов для душевных терзаний, нет у него больше оружия. И под рукой нет ничего, кроме неподъемной коряги и прелых листьев. Отбиваться придется голыми руками. У Митяя бы, наверное, получилось, а с ним пока не ясно.

Она наступала, улыбалась и мурлыкала совершенно по-кошачьи. Она была еще голодной, но уже предвкушала пир. Шея ее вытянулась, и руки, кажется, вытянулись тоже, алый лак на ногтях почернел. Она больше не была красивой. Да и женщиной она больше не была. Вот сейчас Сева смог бы ее убить. Если бы было чем…

Он пытался встать на ноги, барахтался в прошлогодней листве и понимал, что не успеет, что эта тварь быстрее и сильнее, а он безоружный. Тварь перестала мурлыкать и взвыла, уже не пряча свою нечеловеческую суть. Захотелось зажмуриться, но Сева не стал. Смерти нужно смотреть прямо в глаза. Вот в эти черные бессмысленные глаза. Не страшно, просто обидно, что так глупо попал. До слез обидно.