Шепот гремучей лощины

Снаружи их ждали Петька и Соня. Петька окинул их презрительным взглядом, сплюнул себе под ноги. Зачесались кулаки, но Митяй не дал себе воли. С волей нужно было что-то делать.

– Нарядились, пижоны городские? – спросил Петька, завистливо косясь на их автоматы.

По примеру Севы, Митяй решил ничего не отвечать. На деревенских дурачков молчание иногда действует сильнее, чем слова. Соня насмешливо передернула плечами, сказала:

– Ну, куда нам теперь идти?

– Идите за мной! – Петька шмыгнул носом и пошагал вперед.

Он вывел их к навесу. Под крышей из коры и лапника располагался длинный стол и наспех сколоченные лавки. Чуть поодаль над костром булькал котелок. От него шел дурманяще вкусный картофельный дух. В котелке орудовала половником невысокая тетка в переднике поверх телогрейки.

– Привел, – буркнул Петька, и тетка обернулась.

Ее взгляд равнодушно скользнул по Митяю, а потом остановился сначала на Соне и Севе.

– Божечки… – прошептала тетка и раскинула в стороны руки.

Первой в ее объятья бросилась Соня. Со слезами бросилась, как маленькая.

– Это кто? – спросил Митяй у Севы.

– Это тетя Шура, – ответил тот дрогнувшим вдруг голосом. – Повариха из Гремучего ручья.

Дальше начались ахи и охи, слезы и разговоры, которые Митяю были неинтересны, но которые приходилось слушать, пока повариха тетя Шура раскладывала по тарелкам вареную картошку и тоненькими пластинками нарезала принесенное сало. Из всего услышанного Митяй сделал вывод, что выйти из Гремучего ручья удалось всем, а вот добралась до партизанского отряда только повариха. Остальных раскидала фашистская атака на деревню. Тетю Шуру на второй день скитаний по лесу подобрали партизаны, переправили через болото в отряд, где она теперь и трудилась поварихой.

– Где Ефим? – спросил Сева, когда поток женских слез и слов сошел на нет.

Тетя Шура глянула на него из-под низко повязанного платка, покачала головой:

– Убили. У меня на глазах расстреляли ироды. А что с остальными, я не знаю, не спрашивай, Всеволод. – Она встрепенулась, сказала быстрой скороговоркой: – И Гриню тогда тоже убили… наверное.

Митяй отложил ложку, перестал дышать.

– Это ж он нас всех спас. Нас в сарай согнали, жечь собирались, а они вдвоем с каким-то стариком против этих тварей… – Она всхлипнула. – Я искала его в той толпе. Но куда там… Люди кинулись кто куда. Страха люди такого натерпелись, вам не рассказать! Я сама уже в этом сарае с жизнью распрощалась. Упустила я Гриню… А когда увидела, его уже фрицы скрутили…

Митяй слушал и моргал часто-часто. Попала какая-то соринка в глаз, наверное. Из сказанного этой женщиной выходило, что его батя – настоящий герой. Она назвала его спасителем. Вот так…

– Расстреляли, наверное, нашего Гринечку. Нет его больше…

– Он живой! – Рявкнул Митяй так, что повариха вздрогнула, а Соня успокаивающе сжала его руку горячей ладошкой. – Мой батя живой! Слышите вы все?

– Батя?.. – Ахнула повариха. – Так это ты, значит, его сын? – И тут же она засуетилась, запричитала: – Так а где Гринечка, если живой? Почему не с вами?

– Его оперируют, – сказала Соня, не разжимая пальцев на Митяевом запястье. – Ваш доктор и какая-то женщина. Мы нашли его раненным и теперь его пытаются спасти.

– Слава богу! – Тетя Шура быстро перекрестилась. – Зосимович хороший доктор, это вам всякий скажет. И Лидочка большая умница.

– Она тоже врач? – спросила Соня.

– Медсестра. Из города. Месяц назад ее у немцев отбили. Спасала она подпольщиков. Спасала, ну и попалась. Говорят, пытали ее, мучили. Но кто о таком станет расспрашивать? – Тетя Шура смахнула слезу. – А подпольщики отбили ее уже, когда Лидочку на расстрел вели. Полуживую отбили и товарищам из партизанского отряда передали. Две недели она в себя приходила. Тут же не было до Зосимовича врачей. Травками отпаивали, ну и так… народным всяким. А потом уже она сама, говорят, взялась лечить и раны бинтовать. Полезная оказалась для отряда девочка. Зосимович ее сразу заприметил и при себе теперь держит в качестве помощницы. – Она вдруг замолчала, спросила приглушенным шепотом: – А раны-то хоть не слишком тяжелые у Грини нашего?

Митяю захотелось крикнуть, что раны смертельные, но в этот самый момент Сонины пальцы сжались чуть сильнее. Она словно чувствовала, когда нужно натянуть удила, а когда отпустить. Сначала впилась ногтями в его кожу, больно, почти до крови, а потом погладила ласково-ласково. И Митяя отпустило…

– Я пойду, – сказал он, отставляя миску с недоеденной картошкой. – Мне нужно быть там.

Никто не стал его останавливать и следом тоже никто не пошел. Это хорошо. Человеку, даже такому бедовому, как Митька Куликов, иногда нужно побыть одному.

13 глава

Этот пациент был не жилец. Лиде хватило одного единственного взгляда на бесчисленные раны от пуль, чтобы сделать такой вывод. Но Зосимович собирался оперировать, и она была готова помогать ему во всем.

В комнате с ними остался только дед Синицин, который скинул тулуп, валенки и водрузился с лампой в руках на табурет рядом с импровизированным операционным столом.