Шепот гремучей лощины

Пока Лида доставала из печи чугуны с кипятком, стелила простыни и раскладывала инструменты, Зосимович командовал:

– Левее! Не настолько левее! Чуть правее и выше! Вот так и держите! Сколько сможете так выстоять, любезный?

– Сколько надо, столько и выстою. Да вы не волнуйтесь, доктор, кровищи я не боюсь. Я на своем веку всякого навидался, в обмороки падать не стану.

– Лидия Сергеевна, вы готовы? – бросил Зосимович через плечо. Голос его звучал сухо и сосредоточенно.

– Готова! – Лида повязала ему марлевую повязку, ловким движением поправила сползшие на кончик носа очки. Плеснула самогона на раскрытые «лодочкой» ладони. Зосимович благодарно кивнул, сказал, приглушенным маской голосом:

– Шансы минимальные. Объем поражений вы видите сами, но мы не можем стоят в стороне. Будем надеяться, что сердце не задето. – Он глянул на Лиду поверх очков. – Но это очень эфемерная надежда. Пациент тяжелый и странный.

Лида и сама все видела: смертельно тяжелый, странный до невероятности.

– Эфира у нас немного. – Зосимович взял в руку скальпель. – Держите наготове, Лидия Сергеевна. – Эх, мне бы сюда мою амбулаторию… Не раскачивайте лампу, любезный. И осторожно с огнем, умоляю вас! Эфир – горючее средство.

Дед Синицин что-то буркнул себе под нос, лампу ухватил двумя руками.

– И приготовьте новокаин.

Лида протянула ему наполненный шприц.

– Ну, с богом, – сказал Зосимович. – Только на него одного у нас сейчас надежда.

Лида была комсомолкой и в бога не верила. Даже когда ее вели на расстрел, не просила у мифического бога ничего для себя, а сейчас вот попросила. Да, он тяжелый! Да, его сердце бьется странно! Но он продержался почти сутки, не истек кровью, не случилось тампонады сердечной сумки и фатального внутреннего кровотечения. И, если судить по состоянии раневых отверстий, заражения тоже не случилось. А что это, как не доказательство существования чуда?! Или, если хотите, бога. Лида знала одну единственную молитву, еще в детстве услышала ее от бабушки, услышала, запомнила, а теперь вот мысленно повторила слово в слово. И пока шла операция, она мысленно читала эту единственную в ее атеистическом арсенале молитву, словно кто-то поставил пластинку в ее голове. Это был фон, ласковый и успокаивающий, никоим образом не отвлекающий от главного дела.

Время остановилось и для нее, и для Зосимовича. Лида очень надеялась, что остановилось оно и для этого ни живого, ни мертвого незнакомца. В безвременье ему было проще бороться, в безвременье хотя бы не было боли. Боль придет позже, если они его спасут. А пока лучше так – ни живым, ни мертвым.

– Невероятно… удивительно… – Короткие команды Зосимовича нарушали вот эти возгласы. Он поглядывал на Лиду поверх запотевающих очков, словно призывая ее в свидетели. И она молча кивала в ответ.

Да, невероятно. Да, удивительно. Этот человек жил, несмотря ни на что. Вопреки здравому смыслу. Однажды он даже открыл глаза. Сине-серые, как грозовое небо глаза.

– Эфир, – скомандовал Зосимович, и Лида торопливо плеснула на кусок тряпицы из темного флакона.

– Спи, миленький, – сказала шепотом и прижала тряпицу к бледному, бескровному лицу.

Он не сразу закрыл глаза, он смотрел на нее внимательно и изучающе, словно пытался что-то про нее понять. Удивительный человек. Невероятный.

– Ну спи же, – почти взмолилась она. – Засыпай.

И он уснул, а Лиде вдруг подумалось, если эти сине-серые глаза больше не откроются, жизнь ее никогда не станет прежней, что-то уйдет из нее неминуемо…

– Все. Всем спасибо! – В чувства ее привел лязг инструментов о дно железного лотка и смертельно уставший голос Зосимовича. – Невероятную работу мы с вами проделали, Лидия Сергеевна! В мирное бы время впору писать научную статью по мотивам этого медицинского феномена!

– Он выживет? – спросила Лида. Никогда себе не позволяла таких непрофессиональных вопросов, а тут не удержалась. Наверное, из-за шума в ушах, разболевшейся поясницы и навалившейся враз усталости. – С ним все будет хорошо?

– С таким-то ангелом хранителем? – Ей показалось, или Зосимович ей подмигнул. – Пусть только попробует не выжить. А вы, любезный, слезайте уже с табурета. Титанический труд – выстоять вот так неподвижно три часа! Благодарю!

Три часа?!

Пока дед Синицын с кряхтением спускался на землю, она глянула в окно. Рассвет еще был далеко, но его приближение уже читалось в розовых отсветах на самом краю горизонта.

– Лидия Сергеевна, обработайте швы. – Зосимович отошел от стола, с облегчением стянул с лица повязку. – Присмотрите за ним, голубушка, а я выйду на воздух. Курить хочу – сил нет. Любезный, не поделитесь папиросой?

– Поделюсь! Чего ж не поделиться? Только самосад у меня ядреный, может, вы, доктор, такой и курить не станете.

– Я любой стану! Не переживайте, любезный. Я вас уже поблагодарил за работу?

– Поблагодарили.