Шепот гремучей лощины

Он рисковал. Ах, как же он рисковал! И собой, и этой большеглазой. Ею больше, тут и к бабке не ходи.

– Я сказать хотел… – Вот точно так же тетя Оля ему в глаза заглядывала, в глаза заглядывала, в мозгу шарила. Он тогда чуял это мягкое постороннее вмешательство, словно тонким перышком его щекотали. – Посмотри на меня, Лидия. Посмотри мне в глаза…

У ее боли был горький вкус ужаса, ее боль еще только нарождалась где-то в затылке, но, если с ней не разобраться, она заполнит собой все. Григорий может помочь. Он поможет, только взамен тоже кое-то возьмет…

– Ты только не бойся. Ничего не бойся, все будет хорошо. – И все-таки она красивая. Просто жить себе не позволяет. Остались ошметки ее жизни в сыром вонючем подвале, прибрал их к себе вот этот хлыщ в эсэсовской форме, выбил плетью… А хлыща-то он помнит. Тот самый, что пытал его в сарае. Такие дела…

Дальше смотреть нельзя, и трогать ничего нельзя. Не за тем он решился на это все. Если тронуть прямо сейчас, можно сломать, доломать то, что еще не доломал тот гад. Как же тяжело! Невыносимо просто! Так тяжело, что девчонку эту уже почти и не жалко. Самому бы выжить. Или мертвому выживать уже без надобности? А губы у нее красивые, такие… по-девичьи пухлые. Только тянет его сейчас не к губам, ведет его за собой один единственный звук. Тук-тук… Тук-тук… А девчонка уже тянет к нему руку. Сама тянет, или это он попросил? Не важно! Важно, что сил бороться со всем этим у него больше нет. Тут такое дело… Или он, или она. А всем известно, что своя рубашка ближе к телу.

…Эсэсовский хлыщ взмахнул плетью, и Лидия зажмурилась. Но в самый последний момент Григорий успел подцепить тонкую, как паутинка, петельку, подцепить и потянуть. Он потянул, и она подалась вперед: покорная и беспомощная, такая желанная…

– Глаза открой! – рявкнул он, сшибая морок и с нее, и с себя. – Посмотри на меня!

Открыла. Взмахнула ресницами. Смахнула с лица что-то невидимое. Вздохнула полной грудью, спросила:

– Что?..

– Ничего! – Боль вернулась, встала рядом с чертовой жаждой и чертовой совестью. Вот такие у него теперь подружки! Григорий почти до крови прикусил губу, отвернулся, прошипел сквозь стиснутые зубы: – Отойди… Воды принеси…

Ей бы подчиниться. Она должна была подчиниться его воле, потому что невидимая петелька все еще была в его руках. Но она не подчинилась. Вместо того, чтобы отойти, она приблизилась, положила горячую ладонь на его лоб. Раньше прикосновение это казалось невыносимым. Григорий зажмурился, приготовился к новой вспышке боли, приготовился договариваться с совестью, или продавать душу. Он был ко всему готов, когда эта большеглазая его коснулась.

– Вам больно? – спросила она шепотом.

– Сама как думаешь? – проскрежетал он. Внутри у него шел торг. Душа на кону – такая вот забава…

– Я думаю, вы очень сильный. Вы справитесь.

Захотелось смеяться над наивностью этой большеглазой. Он не сильный и хренушки он справится! Но боль откатила, кровавая рубаха, на несколько размеров меньше, вдруг снова сделалась впору. Даже жажда, кажется, стала слабее. Чудеса…

– Воды принеси… – прохрипел Григорий, не открывая глаз.

– Вам нельзя.

– Мне теперь все можно.

Такая ирония… Ему все можно, а сам себе он позволить ничего не может. И лишь одна хорошая новость на повестке дня: совесть у него еще осталась. Он упырь с угрызениями совести. Красота!

Если бы Лидия начала спорить, он бы с совестью разобрался в два счета, но она послушалась, отошла, а через мгновение вернулась с ковшиком. На сей раз вода была холодной. Жажду она не утолила, но тлеющее внутри пламя чуть пригасила. Вот тебе и вторая хорошая новость на повестке дня. С сутью своей упыриной он, возможно, сможет управляться. Будет при этом голодный и злой, но порядочный. Тете Оле бы это понравилось. Вот только где тетя Оля, а где он?

– Как вы? – спросила Лидия и свободной рукой коснулась своего виска. Все еще болит? Не должно. Горечь ее боли теперь у него на языке. Не кровушки напился, так вот этого…

– Терпимо, а вы?

– Я? – Она глянула на него испуганно, словно бы в чем-то заподозрила. А может и заподозрила, он же рылся у нее в голове… Или в воспоминаниях. Мерзких, пугающих воспоминаниях. – Я – хорошо. – Сначала ответила, а потом уже удивилась тому, что сказала. Или тому, что голова больше не болит? Нет, голова еще болит, но уже не так сильно. Гадюка снова свернулась в тугой клубок, затаилась. – Позвольте, я проверю ваши повязки?

– Валяй! – Ему и самому было интересно, что там с ним стало.

Разглядеть ничего толком не получилось, но состояние повязок Лидию устроило. Зато получилось узнать, что доктор вытащил из него двенадцать пуль, что он невероятный счастливчик, потому что ни одна пуля не задела жизненно важных органов. В случае упыриной анатомии следовало считать жизненно важными органами сердце и башку. Или сердце все же поважнее будет?