Шепот гремучей лощины

В избу Григорий вернулся так же незаметно, как и вышел из нее, замер на пороге, прислушиваясь и осматриваясь. После «лечения» все его чувства сделались острее и ярче. Про вернувшуюся силу он боялся даже заикаться, чтобы не спугнуть вновь обретенный фарт. На цыпочках он прокрался мимо всхлипнувшей во сне Лидии, замер на мгновение, борясь с желанием заглянуть в ее кошмар, и двинулся к ведру с водой. Хотелось пить. Это была самая обыкновенная человеческая жажда, не имеющая ничего общего с жаждой упыриной. Ну и кровь с лица и рук лучше бы стереть, чтобы не возникло вопросов. Босые ноги он вытер о лежащую на пороге тряпку. Как получилось, так и вытер. Во всяком случае, старался.

Когда с гигиеническими процедурами было покончено, взял со стола зеркальце, взглянул на свое отражение. Подумалось вдруг, что не будет никакого отражения, не дано такого упырям. Но нет, из зеркальных глубин на него смотрел измученный, исхудавший, но вполне себе живой мужик. Григорий оскалился, с пристрастием изучил зубы. Крепкие, белые – обычные. Памятуя о том, какие клыки были у садовника Гюнтера, нажал на десну, проверяя, все ли там нормально с его собственными клыками. Клыки были самые обыкновенные. И чем только зайца жевал?.. От этой скоротечной мысли Григория замутило. Но тошнота тоже оказалась скоротечной. На смену ей пришла сонливость.

Перед тем, как улечься в койку, он подкрался к Лидии, поправил сползшую с плеч пуховую шаль, принюхался. От нее по-прежнему пахло чем-то медово-сладким, и по-прежнему запах этот будоражил. Но на сей раз, слава богу, не гастрономические чувства. Григорий облегченно вздохнул и нырнул под тонкое армейское одеяло. Когда он провалился в глубокий сон, к лагерю уже подкрался рассвет.

18 глава

Теперь девочка с косичками приходила к Севе каждой ночью, брала за руку, заглядывала в глаза, но больше ничего не говорила. То ли не хотела, то ли не могла разговаривать. А может на что-то обиделась. Девочка молчала, а ему вдруг стало жизненно важно узнать, что ей нужно. Ведь зачем-то же она к нему приходит, что-то пытается до него донести. Так он промучился две ночи, а на третью вдруг понял, на кого она похожа. Не понял даже, а почувствовал.

Девочка из замка была похожа на Таню, как если бы была ее младшей сестренкой. Или не сестренкой? В том, что это не Таня, Сева был уверен. Ему бы хотелось, невыносимо сильно хотелось увидеть ее снова. Хотя бы во сне. Но это была не она. Это была?..

– Ну же, Всеволод! Посмотри мне в глаза! – И не голос, и не просьба, а словно бы мысль. То ли его, то ли чужая.

Не его точно, вот ее – девочки.

– Впусти меня. Не противься. Дай показать.

Вот она чего хочет, синеглазая. Хочет к нему в голову, чтобы показать. А на словах что же? Или нет в его сне подходящих слов?

– Закрываешься… Даже во сне закрываешься. Первый раз получилось, а теперь никак. Слабею… Последний шанс, Всеволод. И у меня, и у тебя, и у нее.

– У кого? – Девочка смотрела на него снизу вверх. Строго смотрела, по-учительски… – Ольга Владимировна?!

– Кончается мое время, Всеволод. Я и так задержалась больше отведенного и сделала больше дозволенного. Опусти мост, мальчик…

Какой мост? Во сне все такое зыбкое, непонятное. То ли мысли, то ли воспоминания, то ли грезы.

– Это твой замок, тебе виднее. Опусти мост, я покажу.

Сева огляделся. Его замок? Все вот эти башни, бойницы, кованые ворота его?! Раньше все было белокаменное, ажурное, парящее. А теперь серое, ощетинившееся, неподъемное… Вот этот подъемный мост… Его опустить?

Только подумал, как мост со скрежетом пошел вниз, а башня, ближайшая к нему, начала рушиться.

– Не бойся, я успею. – Девочка взяла его за руку, заглянула в глаза…

Сева проснулся в холодном поту, вскинул руки, уклоняясь от летящих на голову камней, и лишь потом открыл глаза.

– Кошмар, блондинчик? – спросил Митяй почти сочувственно. – Упыри снились? Мне они почти каждую ночь снятся. Я хоть не ору во сне?

– Не орешь. – Сева покачал головой, а потом неожиданно для самого себя сказал: – Мне нужно уйти.

– Куда? – Насмешки в Митяевом голосе поубавилось.

– Туда.

– Хочешь своими глазами увидеть?

Все-таки научились они понимать друг друга с полуслова.

– Да.

– Не будет там ничего, Сева. – Уже и по имени называет. Верный признак, что волнуется. – Если и были какие следы, так их давно снегом замело.

– Нет больше снега, весна на дворе. – Из медного таза Сева зачерпнул воды, плеснул себе в лицо.

– Но и следов никаких тоже не осталось. Сева, ты меня сейчас послушай, только не кипятись, просто попытайся понять. Нет ее больше, понимаешь? Мамки моей нет, и Танюшки твоей нет. Ни я мамку мертвой не видел, ни ты Танюшку, но это ничего не меняет. Их больше нет в живых.

– Я должен убедиться.

Он и сам не понимал, в чем именно хочет убедиться. В том, что увидел во сне? А сон это что, если не ошметки чувств? Он просто не хочет поверить, что Таня мертва. И он должен убедиться! Потому что иначе мучиться ему до конца своих дней.

– Хорошо. – Митяй замолчал, наверное, подыскивая новые аргументы. – Я сейчас тебе сделаю больно, но это по-дружески, почти по-братски.