Шепот под землей

Таймер у нас раритетный, пятидесятых годов – эдакий бакелитовый гриб с диском набора, как на сейфах, только ярко-розовый. Он такой ветхий и потрепанный, что нельзя точно определить, когда зазвенит, и это добавляет адреналина. Когда все-таки звенит, я произношу заклинание щита и ружье стреляет. Изначально мы с Найтингейлом думали соорудить приспособление, позволяющее произвольно смешать прицел. Но ружье на штативе само по себе тряслось так яростно, что диапазон рассеивания масштабом и хаотичностью удовлетворил бы самые строгие требования Королевской стрелковой школы. И хорошо, ибо на первой тренировке в меня не вмазались только те шарики, которые пролетели с обеих сторон мимо. Хочется верить, что с тех пор я достиг определенных успехов, хоть и начал с самого низкого уровня – ведь теперь уже останавливаю девять зарядов из десяти. Но Найтингейл говорит, важен лишь десятый, который я пропускаю. А еще напоминает, что начальная скорость пейнтбольного шарика – 300 футов в секунду, а пистолетной пули – больше тысячи, и это будет звучать так же неприятно, даже если перевести в международную систему измерения.

И вот почти каждый день я спускаюсь на цокольный этаж. Делаю глубокий вдох и жду, когда отжужжит и щелкнет таймер, чтобы проверить, смогу ли на этот раз сдержать натиск враждебных сил.

Вж-ж-ж, щелк, шлеп-шлеп-шлеп.

Ну, что могу сказать: хвала Всевышнему, что у меня есть шлем.

После обеда вернулся Зак. Он принес мне адрес и демонстративно протянул руку.

– Получишь у Найтингейла – сказал я.

– Не-а, – возразил Зак, – он сказал, остальное ты отдашь.

Я вынул из кошелька две с половиной сотни десятками и двадцатками, то есть почти все наличные, и отдал ему. А взамен получил клочок бумаги с адресом где-то в Брикстоне и несколькими словами: «Я пришел скосить траву».

– Это пароль, – пояснил Зак, пересчитывая деньги.

– Придется теперь искать банкомат, – вздохнул я.

– Я б угостил тебя выпивкой, – сказал Зак, помахивая пачкой денег, – но тут уже все рассчитано.

Сказав так, он бросился наверх за сумкой. Но, как ни торопился покинуть Безумство, на обратном пути все же тормознулся пожать мне руку.

– Рад был познакомиться с тобой, – сказал он, – но без обид: искренне надеюсь, что больше мы не встретимся. Передавай привет Лесли.

Он разжал ладонь и выскочил через главный выход. А я пересчитал пальцы и проверил карманы, чисто на всякий случай.

Потом пошел сказать Лесли, что труба зовет.

11. Брикстон

СМИ реагируют на погодные катаклизмы так же схематично и предсказуемо, как человек на большое горе, то есть поэтапно. Сначала идет отрицание: «Нет, ну не могло выпасть столько снега!» Затем гнев: «Да что ж такое, почему я не могу сесть за руль и с какой стати не ходят поезда?» Потом обвинение: «Что себе думают коммунальщики, отчего дороги никто не чистит, где снегоуборочная техника и почему в Канаде умеют решать такие проблемы, а у нас нет?» Этот последний этап – самый долгий, и в конце переходит в недовольное ворчание, которое уже идет фоном. Время от времени недовольство выплескивается в «Дейли мейл» в виде заголовков типа «Иммигранты съели мой снегоочиститель». Это продолжается до тех пор, пока погода не придет в норму. К счастью, на этот раз тема снегопада муссировалась недолго: власти отвлекли внимание прессы, выявив источник распространения кишечной палочки – им оказалась палатка на рынке Уолтемстоу.

Плюсовая температура и отсутствие свежего снега превратили дороги в реки бурой слякоти. Я вроде даже приноровился вести по ним машину, стараясь ехать как можно медленнее и при этом держать максимальную дистанцию в потоке. Пробок не было, и я мог спокойно пересечь мост Воксхолл, но для верности решил-таки ехать через Овал и по Брикстон-роуд. Не въезжая в сам Брикстон, мы повернули на Вилла-роуд, которая огибает с севера Макс Роуч Парк. В парке еще белел снег и кое-где возвышались бесформенные сугробы – останки снеговиков. Мы остановились на обочине, и Лесли указала на особняк дальше по улице.

– Нам туда, – сказала она.

Особняк с цокольным этажом и квадратными эркерными окнами принадлежал к концу Викторианской эпохи. Небольшая и узкая парадная дверь обеспечивала, видимо, иллюзию красивой городской жизни новому поколению низов среднего класса. То есть тем, чьи дети или внуки все равно переберутся на окраины.

На куске картона, покоробившемся от сырости, была нарисована стрелка. Она указывала на лестницу вниз, на цокольный этаж. Очевидно, этим входом пользовались поставщики. Эркерные окна были зашторены. Мы остановились и прислушались, но изнутри не донеслось ни звука.

Я позвонил в дверь.

Почти минуту мы ждали, отступив на пару шагов, чтобы талая вода с козырька не капала на головы. Потом дверь открылась. На пороге стояла белая девица с ярко накрашенными губами и в мешковатых штанах на подтяжках.

– Вам чего?

– Мы пришли скосить траву, – назвал я пароль.

– Окей. Входить нельзя с мотошлемами, мечами, копьями, под обольщающими чарами. И в масках, – добавила она, показывая на Лесли, – тоже нельзя. Извините.

– Подождешь в машине? – спросил я.