Шепот Земли и молчание Неба

Наделяя деревья жизнью, наш далекий предок наделял их и жизненной силой, которую можно представить и как будущую душу религий. Как говорят специалисты, душа представлялась древним людям не бестелесной субстанцией, что свойственно позднейшим религиям, а чаще или как уменьшенный вариант оживленного объекта, или как образ человека, включенный в объект поклонения, чаще всего это личина или силуэт человека.

Озеро Налимье, что лежит на западных пределах сургутинских кетов, значительно меньше Мадуйки, всего 10 километров в ширину. Я переходил его по льду в первый раз в компании с Дагаем, вызвавшимся быть проводником. Дагай шел первым, я ступал своими широкими камусными лыжами в его след.

Почти посередине озера — небольшой островок. На нем три огромных лиственницы. Дагай направил лыжню к острову, и, когда мы поравнялись с ним, мой проводник подъехал к первой, самой высоченной лиственнице и, что-то пошептав у основания, положил у ствола монетку и начатую пачку папирос.

Дагай пошел дальше к противоположному берегу, я окликнул его, но он не обернулся, а только махнул рукой: — иди, мол, быстрее. Я заторопился, но все же подкатил к лиственнице, где останавливался мой проводник. На толстом стволе лиственницы на высоте человеческого роста я увидел вырезанную личину. На меня смотрел из древесного ствола дух — хозяин лиственницы — широкоскулый, узкоглазый, с прямым и длинным носом. Именно ему совершил подношение Дагай. Зачем подносил дары? Кому именно? Окликнуть, спросить, но Дагай шел быстро, не оглядываясь, и уже выходил на берег. Я прибавил ходу, но так и не догнал Дагая. Он остановился, закурил трубку и подождал меня.

— Дагай, что за лицо на лиственнице? — спросил я, переведя дыхание и отирая рукавицей потный лоб.

— На лиственнице Холой — дух хозяина озера. Если его не одарить чем-нибудь, хоть малой щепоткой табака, он не пустит через озеро, — буднично, медленно сказал Дагай.

Причмокнув губами, дымя трубкой, мой старый кетский друг продолжал:

— Ты меня, парень, зря звал. Когда мы идем через озеро, мы не оборачиваемся. Обернешься, и схватит тебя Холой. Будешь двигать ногами, переступать лыжами, а на самом деле стоишь на месте, как заговоренный. Тут тебе и конец придет. Зря меня окликал, я не мог обернуться. Холой живет в лиственке, вот и личина — это знак, что он здесь и все озеро ему видно. Ну пойдем, однако, дальше.

Дагай выбил трубку, спрятал ее в охотничью сумку, и мы углубились в тайгу.

Рассказ о Холой подтверждал мое предположение, что кеты, как и их многочисленные соседи по Сибири, если одушевляли деревья или озера, горы, камни, то представляли себе эту душу, способную к жизни, в виде человечка. Человечий образ как подобие самому себе был, скорее всего, изначальным, фантастическим образом верований древних. И несомненно, человек лепил с себя и образ высшего существа — бога, а не бог лепил людей по своему образу и подобию, как утверждают церковники. Во многих ранних классовых религиях повторены образы, рожденные еще в ту эпоху, когда люди не знали самой религиозной системы, были и созидателями богов и духов, были и их паствой, и их жрецами.

Люхар, жаба и камень

Нет, дорогой Сюй, — я перебил рассказ о даосских отшельниках, который поведал мне мой китайский коллега июльским днем 1987 года во дворе храма Конфуция в Пекине, — патриарх даосской религии Лю Хайчжань и Люхар (Лю Хай) из народной легенды, записанной еще в начале XX века академиком Алексеевым, скорее всего, разные лица, хотя в обоих случаях упомянуты и золотые монеты, и жаба.

Сюй, выслушав меня, загадочно улыбнулся, как бы желая сказать: «Говорите, говорите, вы гость, а я буду думать по-своему».

Шел пятый день моего пребывания в Пекине. Долгой была сюда моя дорога. Протянулась она на три десятилетия. В 1957 году мне, младшему научному сотруднику, три года назад ставшему кандидатом исторических наук, после защиты диссертации о южнокитайском народе мяо стало известно, что в соглашении между Академиями наук СССР и КНР на 1958 год запланирована и моя поездка в южные районы Китая, к мяо. Наступил 1958 год, и пришла из Китая телеграмма, что меня принять не могут — все сотрудники в поле — и предлагают приезжать летом 1959 года. А 22 апреля 1959 года в центральном теоретическом партийном журнале КНР «Хунци» появилась статья, в которой нашу страну сделали виновницей бед, постигших китайский народ с началом «великого скачка», и впервые нам, советским людям, предъявили территориальные претензии. Прозвучал сигнал, приведший к «культурной революции», порвались исторические дружественные связи по всем линиям.

Прошло тридцать лет, и вновь я получил приглашение прибыть в Китай по обмену между нашими академиями, правда, всего на две недели, но все-таки появился просвет в наших контактах, появилась возможность надеяться, что будет восстановлена наша воистину многовековая дружба.