Шепот Земли и молчание Неба

Казалось бы, что такое две недели для такой огромной страны, как Китай! И все же я увидел, узнал многое и многих. Каждый день был насыщен до предела, и, когда пришла пора расставания, появилось ощущение, что друг друга мы знаем долгие годы. И в этом нет ничего удивительного: все тридцать лет моего ожидания встречи с Китаем спрессовались в ежедневных, ежечасных беседах и встречах, носивших откровенный характер. Мы говорили об истории и искусстве, о народном творчестве и народном быте, о традиционных верованиях и знаменитой китайской триаде религий — конфуцианстве, даосизме и буддизме.

В такой триаде первые две считаются национальными (хотя даосизм оформился как религия под влиянием буддизма), а последняя, буддизм, — чужеземной, но столь глубоко вросшей в китайскую землю, что широкие народные слои воспринимают ее тоже как национальную.

Здесь, в Пекине, моим гидом и добровольным оппонентом был Сюй — фольклорист и философ, в Шанхае — Цзинь, который рассказывал о нефритовом будде как неком чуде китайского религиозного искусства.

Посетить не только музеи Пекина и Шанхая, но и храмовые комплексы меня побуждали памятные сообщения о разгуле хунвейбинов в годы «культурной революции», надругавшихся над историей собственного народа. Я был рад, что в те годы удалось многое сохранить и почти все восстановить, что было разрушено, к середине 1987 года.

С этой целью — увидеть все своими глазами — Сюй и я пришли в храм Конфуция, расположенный в центре Пекина.

Каждый день моего пребывания в Китае был похож на праздник открытий уже известного, но представляемого прежде по книгам, увиденного когда-то на фотографиях и кинолентах. Я не только заново открывал для себя известное, но получил возможность прикоснуться к нему в прямом смысле слова. Вот и в храме Конфуция, под сводами традиционного храмового сооружения с четырехскатной черепичной крышей, вздернутой на концах вздыбившимися драконами, с красными стропилами и стенами, я явственно ощущал эпоху ушедших поколений. В центре зала изображение великого древнего философа, а по правую и левую стороны от него огромные каменные изваяния его 72 учеников.

Портрет Конфуция

Храм стоял за каменной стеной, в центре выложенного камнем двора, где лестницы, переходные мостики украшены беломраморными скульптурами драконов, небесных псов и фантастических птиц. Может быть, не все скульптуры были в этом храме — некоторые я видел и в Гугуне, и в Юнхэгуне. Может быть! Но не это важно! Важен наш разговор под сенью парковых деревьев рядом с Конфуцием и его учениками.

Мы начали его с обращения к традиционным верованиям древних китайцев, а то и их предков как национальной основе даосизма. Невольно разговор перешел на даосскую мистику, веру в волшебство и в возможность найти или создать эликсир бессмертия. На такой увлекательной волне наши мысли обгоняли слова, и каждому хотелось успеть привести пример из обширного литературного наследства китайцев как доказательство своей правоты.

— И все-таки, что заставляет вас, дорогой Сюй, сближать даоса Лю с мальчишкой Люхаром? — я задал свой вопрос, надеясь вернуть беседу к ее истоку.

Сюй медленно провел рукой по чисто выбритому подбородку и процитировал известное описание жития Лю Хайчжаня, а затем дал свой комментарий:

— Танская династия клонилась к закату, когда Лю Сюаньинь, блестяще сдав в шестнадцать лет государственные экзамены в столице, получил титул и должность. О чем речь в этом зачине жития? О чудесной мирской жизни юного Лю Сюаньиня, и только один намек — знаменитая династия идет к упадку, когда Лю получает и титул, и должность. И обратите внимание, какой хронологический перескок в последующем: «Лю Сюаньинь, сдав экзамены, оказался уже не на службе у Тан, а на службе у их противников, захвативших север Китая, Киданьской империи Ляо. Среди чужеземцев он был чужим». Вы следите за ходом повествования? Еще ничего не случилось, но уже грядет, уже предчувствуется разочарование в своей так блестяще начавшейся судьбе. Позвольте дальше не цитировать, дальше вы знаете не хуже меня.

Сюй замолчал. Я, конечно, знал эту историю хуже, но я знал, что Лю возненавидел свою государственную службу, ложь, обман, грязь алчной суеты и бился, ища выхода.

Лао-цзы — легендарный основатель философского даосизма в Китае