Шепот Земли и молчание Неба

Если по древнейшей системе кастовых соответствий, изложенных в Ригведе (I тысячелетие до н. э.), у индийцев брахманы как «духовные отцы» занимали высшую ступеньку на иерархической лестнице, то у ицзу биму (жреческое сословие) составляли низший слой касты правителей — носу. Носу считались чистокровными «чернокостными» (у ицзу высшее сословие — люди черной кости), а биму — «желтокостными», потомками тех, кто некогда нарушил кастовую эндогамию, вступив в связь с лицами из низшей касты цюйно и даже ацзя. Обычно у ицзу подобное нарушение каралось смертью, но, видимо, особые возможности биму общаться с духами и вести ритуалы почитания богов спасли их и положили начало системе особых, презрительно боязливых отношений носу с биму — правителей и жрецов.

Много существовало в истории вариантов того, как становился человек шаманом, жрецом и одновременно колдуном, знахарем, врачевателем, оракулом. Жреца или шамана нередко принимали за колдуна и потому, что в практике их обрядовых действий бывали магические приемы, демонстрация чудес — в виде глотания огня, протыкания тела ножом или стрелой. Таким образом, чтобы стать шаманом или жрецом, требовались определенные умения, наличие определенных способностей, которыми обладали лишь отдельные лица, получившие «шаманский дар». Получить такой дар можно было неожиданно: например, от «встретившихся» духов, которые сами выбрали тебя для контактов; с рождения от самой природы — особая способность чувствовать собеседника, его мысли, как бы читать их; можно обрести такой дар искусственно: съесть обладающие дурманящим свойством грибы или коренья и впасть в транс; наконец, шаманский дар мог передаваться по наследству.

Видный тувинский писатель и ученый Монгуш Кенин-Лопсан многие годы собирал материал о тувинских шаманах и тувинском шаманстве — традиционном явлении в духовной жизни тюрков Южной Сибири, обитателей самого Центра Азии, знавших до народной революции ламаизм как официальную религию. Его материалы дали возможность живо представить тувинскую традиционную систему верований.

Шаманский «дар» и плащ со «змеями»

Была середина августа, когда в Туве уже появляется желтизна на травах и на деревьях черного нехвойного леса. Скоро, очень скоро перемахнет через Саяны, через Тоджу северное дыхание, придет сюда — в Центр Азии — зима. Полетит снег по перевалам в долины, завалив сначала сами проходы в горах. Отрежет снег горные стойбища от долинных, прервет связи между центром и окраиной республики. Снова будет трудно подниматься над горами, спрятавшимися в тумане и метели, маленьким «аннушкам», и снова возродятся в юртах, удаленных от школ, шаманские песнопения, долгой зимой вновь будут звучать песни без слов, горловые песни тувинцев, иногда прерываемые голосами из репродукторов и транзисторов из какого-то «другого» для арата мира больших городов.

— Не так мрачно, — перебил ход моих мыслей, как будто угадал их, мой старинный друг Монгуш Кенин-Лопсан, — конечно, скоро осень, на стойбищах останутся только взрослые, старики и грудные дети, а школьников отберут и развезут по школам. Их родители тоже были школьниками, и они знают мир, знают и помнят о том, что´ за Саянами.

Продолжалась наша затянувшаяся беседа на самом берегу Улуг-Хема — Великой реки, как называют Енисей тувинцы, в центре столицы Тувы — Кызыле, на скамейке у обелиска — земного шара, поставленного на постамент и увенчанного остроконечной пикой. На постаменте надпись по-английски и по-русски: «Центр Азии». Да, здесь географический центр великого Азиатского континента!

Мы беседовали, чуточку споря и как бы проверяя себя, о том, что же такое современная духовная жизнь, как в ней отражается традиция, включая традиционные верования — и шаманские и ламаистские. Причину живучести шаманских представлений я стремился найти в самом образе жизни арата, ставящего его в зависимость от сезона. Монгуш уловил мое настроение и повторил:

— Не надо так мрачно. А не думаешь ли ты, что жизнестойкость шаманства зависит от его необходимости арату. Этим, видимо, можно объяснить, почему шаманы пережили лам, хотя последние были в чести у феодальных владык, и даже не считали шаманов конкурентами.

— Решил оседлать своего конька, — вставил я в торопливую речь Монгуша, который о тувинских шаманах мог говорить много и интересно. — Оставим окончательные суждения на будущее, когда мы или наши ученики проведут сплошное обследование и у нас будут реальные данные. Согласись, что в зимние дни, пожалуй, никто на стойбищах не видит ни ленинградских, ни тувинских этнографов. Откуда же быть верным данным?

— Насчет зимней экспедиционной тропы ты прав. Жаль, что прав, — грустно произнес Монгуш, — пропадает ценный материал. Чего только не услышишь от стариков в долгие зимы у печурки, горящей в середине юрты!

— Монгуш, я уже спрашивал тебя о так называемой шаманской болезни?