Шепот звезд

Мама, я летчика люблю,
Мама, я за летчика пойду
Летчик высоко летает,
Много денег зашибает
Вот за что я летчика люблю.

Такой вздор пели по деревням. И ходили в восьмиклинках. Теперь песни еще хуже, не говоря о кепочках.

Он не замечал ни сквозняков, гуляющих в этих огромных и гулких помещениях, ни пассажиров, не слышал дикторши Оли, объявлявшей города, которые можно поглядеть на географической карте во всю огромную стену, расчерченную красными линиями воздушных сообщений.

При взгляде на Крестинина внимание гипотетического наблюдателя по природному свойству замечать все, что блестит, задержалось бы на кокарде и анодированной капусте, на пуговицах с гербами; когда бы первое ослепление «золотом» прошло, наблюдатель увидел бы затененное козырьком лицо, скорее бледноватое, человека неопределенного возраста с тем тревожным выражением в зрачках, по которому безошибочно узнают русского среди иностранцев. Человека с таким лицом вряд ли назовешь счастливым: и сквозь анодированное золото льются слезы.

Он не замечал ничего, даже товарищей, оформлявшихся в Копенгаген, которые притворялись иностранцами, для чего делали развязные движения людей свободного мира и нахально улыбались, но черта с два скроешь под этой развязностью извечную русскую тревогу: не было бы драки. Или: не явится ли холуй во фраке и белых перчатках, не скажет ли: «Здесь вам не положено. Прошу пройти отсюда»? Этот испуг исчезнет разве что в ситуации, когда нечего терять и нечего стыдиться; в основе русской храбрости всегда было что-то от отчаяния и самоубийства: а пропади оно все пропадом! — и на амбразуру. Или на зону, где свободен.

И вдруг от этих желающих выглядеть интуристами товарищей отделилась молодая дама в очках и подлетела к Крестинину. Но тут же растерянно остановилась — он глядел в землю и, казалось, переживал неслыханное горе.

— Аэрофлот? — произнесла неуверенно женщина.

Крестинин вздрогнул и поднял голову — перед ним стояла неуверенная в том, что будет узнана, и потому испуганно улыбающаяся Одесса Федоровна.

— Ода! Матушка, красавица! — прохрипел он, так как голос от волнения сел. — Я думал, что ты мне приснилась. Я ездил в мастерскую и… Я в отчаянии! Я готов был застрелиться.

— И я! И я! Как ты мог не взять моего телефона? А я дурища. Как не дала? Запиши сейчас же, немедленно!

Он написал телефон на чьей-то визитной карточке.

— Я перепишу, сейчас же перепишу! — сказал он. — Ты куда?

— В Одессу.

Он поднял голову и поглядел на любопытствующих «интуристов».

— Понятно. Через Копенгаген.

— Я теперь не хочу никуда ехать. Ты такой шикарный. Ты летчик? Летаешь?

— Иногда. С печки на лавку.

— Мама, я летчика люблю, мама, я за летчика пойду… — спела она ему на ухо.

— Ин-те-ре-сно! — проговорил он. — Очень даже интересно.

— Ой, меня зовут! — воскликнула Одесса Федоровна и так порывисто обняла его, что роскошная фуражка (известный среди летунов мастер!) упала козырьком об пол и покатилась.

— Ой, извини!

— Пусть катится к… Главное — ты есть.

— И ты.

— К свиньям собачьим меня. Меня нет. И мне не хочется даже быть. Важно, что есть ты.

Она зашла за турникет, обернулась и помахала рукой. Потом сняла очки и вытерла глаза. Неужели всплакнула? Ах, милая!

Он вышел на стоянку и сразу увидел солнце, завернутое в облака, а одно облако походило на кудрявого старика с длинным носом, глядящего на мельчающие точки голубей.

«Только что я был рабом производства и АПпов, и вот — солнце», подумал он и стал глядеть на розовое небо, в котором над стариком плавал золотой конь без ног. Как ему хорошо плавать в этом нежном свете. И это ничего, что у него нет ног. Ему и без ног хорошо. Вот он растворяется в неге и свете. И скоро его не будет — он превратится в свет.

Николай Иваныч сел на скамейку и стал ждать вылета борта на Копенгаген.

Вот самолет устремился к золотому коню и растворился в розовом, как грудка снегиря, закате.

— Ах да! Совсем забыл про АП! — Он поспешно встал и отряхнул брюки; начальство в его ранге не имеет права быть замеченным сидящим без дела; оно обязано куда-то идти с озабоченным видом, показывать недовольство имеющимися недостатками и пробуждать в представителях своей службы вспышку трудовой активности, направленной на повышение качества обслуживания техники. К счастью, его никто не видел.

Золотой конь покрылся пеплом, обуглился; у старика нос отошел в сторону и поплыл сам по себе.