Шерхан

— Тебе прощу, — гладит по щеке, целует кончик носа. — Тебе я многое прощу, потому что люблю! — его глаза рядом, в них отражается весь мой мир. Я понимаю, что сейчас надо в ответ говорить слова любви, но молчу. Ведь именно полгода назад, услышав свой диагноз, я поняла, что не посмею связать любимого по рукам и ногам. Он достоин лучшей жизни и лучшей девушки, чем я.

— Яр… — тереблю пуговицу на его полосатой рубашке, смотрю на ключицы, выглядывающие из ворота. — Я больна.

— Мною? — из-за этой хитрой улыбки мое сердце в груди совершает кувырок. — Это нормально, Лер, не лечится, тебе придется всю жизнь с этим диагнозом ходить: «Больна Тигром».

— Этот диагноз был мне известен еще в первую встречу! — смеюсь, на время отодвигая признания.

— Помнится, что в первую встречу ты планировала подать на меня в суд.

— Ты сломал мой велосипед, между прочим до сих не возместил ущерб!

— Дорогая, я куплю тебе сотни этих велосипедов, если они тебе так нужны! — Яр нагибается ко мне и целует в губы, просто прижимается, не требуя никакого ответа. — Я тебя никуда не отпущу! — шепчет мне, лаская своим дыханием. И тут я понимаю, что вечно прятать голову в песок невозможно, обманываться и обманывать тоже нельзя.

— Яр, я больна, серьезно больна. Когда уехала в Москву после похорон Гриши, у меня стала часто болеть голова, перед глазами иногда возникала темнота, что я ничего не видела. Однажды во время съемки упала в обморок, очнулась, поняла, что со мною что-то происходит. Потом позвонила Вика и сказала, что тебя обвиняют в убийстве. Оставив все в столице, прилетела в Сочи. Я приходила к тебе, но мне отказали в свидании, сказав, что положено только родственникам и жене, а я была тебе никто. Не совсем оправившись от потери ребенка, ты тут за решеткой, у меня случился нервный срыв, я не справилась с навалившимися испытаниями. Папа потребовал лечь в больницу, пройти обследование. В общем, у меня рак.

— Шутка? — Яр смотрит на меня с подозрением. — Не слишком много в моей жизни этой хрени? Лер, не надо создавать драму, чтобы я тебя там простил, пожалел, понял, я и без этой ерунды все твои грехи отпущу, и готов начать с чистого листа именно с тобою.

— Яр, это не шутки, — он сжимает до скрежета зубы, отворачивается к окну. Закусив нижнюю губу зубами, долго молчит, так долго, что мне уже хочется закрыть уши руками. — Я не хочу, чтобы ты был связан по рукам и ногам. Верю, что любишь, я тоже люблю, но такова жизнь…

— Заткнись, — грубо обрывает Ярослав, смотря на меня жестким взглядом. — У меня остались связи в Москве после Гриши, мы едем сначала туда на повторное обследование, потом в Израиль.

— Яр, тут тоже хороший доктор. Он не будет ставить липовые диагнозы.

— А я не верю. Пусть мне все медики мира лучших клиник об этом скажут и тогда еще подумаю, смиряться или нет. Одного я потерял, не собираюсь терять тебя! Ясно? — он не кричал, не говорил, он просто рычал, утробно, грозно.

Я осторожно беру его ладонь, прижимаю к своей щеке, он смотрит на мои действия прищуренным взглядом. Я не знаю, что нас ждет завтра или послезавтра, я не знаю, будем ли мы вместе через год иль два, но сейчас он был рядом со мною. Целую его ладонь тыльной стороной, вновь прижимаюсь щекой, прикрывая глаза. Его пальцы дрогнули, нежно стал гладить кожу лица. Тонкая нить между нами натянулась, вновь ослабла, завязалась узелочком, чтобы никогда не развязаться.

— Я люблю тебя. Прости за все. Обещать ничего не стану, но буду любить тебя пока дышу, живу.

— Какие — то романтические сопли у тебя, Лера, потекли. Извини, платка с собою нет! — сердце мое как сумасшедшее бьется уже не в области груди, а где-то в области живота, а невообразимая нежность, благодарность к этому человеку топит меня с головой. Да, я совершила ошибку, но сейчас готова была отдать жизнь за этого человека, ибо он — мое все.

Доктор смотрит последние результаты анализов. Нервно ерзаю на своем стуле, не понимая, как Яр может спокойно сидеть на своем месте и терпеливо ждать, иногда мне казалось, что ему все равно, что со мною делают, какие рекомендации оставляют и куда направляют. Но на самом деле, это конечно не так, он с самого первого дня, как мы оказались в Москве, держал мою руку в своей ладони и не выпускал ее ни на минуту. Если бы не его уверенность в том, что болезнь плод моей фантазии, защитная реакция организма на стресс, я бы не рискнула вновь ложиться в больницу и терпеть все манипуляции с собою. Но раз Яр сказал надо, значит надо, я с ним не спорила.

— Все очень странно. Ни один анализ не совпадает с ранее сделанными анализами у вас в городе, — Петр Романович смотрит на нас поверх очков, но больше смотрит на Яра, который изогнул вопросительно бровь.

— Болезнь была, потом резко испарилась, — он усмехается, переводит на меня насмешливый взгляд, подмигивает. Я неуверенно улыбаюсь ему в ответ. Его сила в своей твердости меня приободряла, но не кидалась в омут с головой в надежду, ибо потом будет больно понимать, что все напрасно.