Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

— И, таким образом, становлюсь в один ряд с редкими уродами, преуспевающими аферистами и с суеверными племенами какой-нибудь Патагонии.

— Ха-ха-ха! Именно.

— Но ведь я и во многом другом являюсь исключением из общего правила, не так ли, Ватсон? И притом, как вы тонко заметили, редчайшим исключением. Потому что думающий человек не может не являться исключением из общего правила.

Я усмехнулся такой заносчивости.

— Но все-таки, Холмс, вы не ответили на вопрос, почему вы не любите фотографироваться, хотя на редкость фотогеничны.

— Знаете, Ватсон, на фотографию теперь смотрят, как на некий неоспоримый факт. Или на достойный всяческого доверия оригинал, а на живого человека, как на копию, или того хуже, на сырой необработанный материал. Такой взгляд на вещи мне не по вкусу. Живой человек весь состоит из мимолетностей, а фотография улавливает только одну из них, зачастую не самую характерную.

— Во всяком случае, отданная вами фотография была явно исключением из этого правила, — с сожалением констатировал я.

— Возможно, как и все сколько-нибудь талантливое.

Мы одновременно закурили и долго сидели молча.

— Слушайте, Холмс, а не устроить ли нам маленькую домашнюю пирушку с шампанским, по случаю блестящего завершения дела?

— Против пирушки и шампанского ничего не имею. Только, Ватсон, не называйте это дело блестящим. Я считаю его в большой степени своей неудачей.

Я онемел от удивления.

— Неудачей? Вы, Холмс, просто бессовестно кокетничаете.

— Нет, Ватсон, кокетничает обыкновенно тот кто боится хвастать в открытую. Я же, как вы знаете, хвастать не боюсь, как не боюсь и ошибки признавать, потому, что с большим с уважением отношусь к фактам. Вот и мое послание Лестрейду нахожу я редким шедевром, а мои промахи в этом деле редкой бестолковщиной. Ничего не поделаешь — и то и другое факт!

Да, именно так, Ватсон. Даже со своей любимой картотекой я не сумел вовремя разобраться и отчет ваш выслушал с большим опозданием. Конечно и лодыжка виновата, она здорово сбивала с толку. Боль страшна не столько сама по себе, сколько тем, что обрывая тонкие нити памяти столь важные в логическом построении, сокрушает хрупкие с такой тщательностью возводимые аналитические конструкции, чем вносит в голову катастрофическую путаницу. И это дело запомнится мне как самое сумбурное. Но… и самое уникальное во всей моей практике. Даже возможно и во всей истории сыска! Да, да, друг мой!

Я развел руками:

— Но все ваши дела по-своему уникальны, Холмс. Рутинными делами вы не занимаетесь…

— Я о другом, Ватсон. Вспомните, насколько в этом деле все было необычным, даже анекдотичным.

И Холмс только что совершенно серьезный, заговорил вдруг в неподражаемой буффонадной манере подозрительно напоминающей скороговорку Нола Дживса:

— С чего все началось, джентльмены, и… чем закончилось? Одному сыщику замечу скобках (сверх проницательной и ловкой знаменитости) рассказали сон! Да, да сон! Страшный сон! Но ведь и только. Отчего сыщик этот незамедлительно задалась вопросом, а не таит ли в себе этот сон… э-э… г-м-м… некоего загадочного убийства? Удивляться не приходится, этому жадному до работы фанатику подозрительной может показаться даже пустая шляпная коробка, пересохшая чернильница или испачканный известкой носок. Но в любом убийстве, даже в самом глупеньком, как мы все хорошо знаем из книг, наличествует место преступления, хоть какой-нибудь свидетель и уж как минимум сам убитый. Здесь же ничего этого не было и в помине. Однако нашего джентльмена это нимало не смутило, напротив он так рьяно взялся за дело, что даже вывихнул себе лодыжку. И вы думаете, он отступился? Ничуть не бывало! Не такой это человек! Просто взял да и передоверил все своему другу. Славному другу, благо тот оказался под рукой. И пока его друг занимался делом, сам лишь трубочкой попыхивал сидя в кресле и давая свои указания. И представьте только, несмотря ни на что, преступника они нашли. Точнее это преступник их нашел, неожиданно заявившись по всем хорошо известному адресу с подробным отчетом о своей преступной деятельности. Чем значительно все упростил. А единственную в деле улику и вовсе раздобыла птица! Только принесла ее не сыщику, а пастуху, который не нашел ничего лучше как зарыть ее в землю и наши энтузиасты едва не лишились единственного вещественного доказательства.

— Ха, ха, ха! Послушайте, Холмс, если когда-нибудь в Лондоне переведутся преступники и вы останетесь без работы… не унывайте, а примите мой совет: идите на сцену. Станете вторым Ирвингом!

— Браво, Ватсон! Вы великолепны! Конечно не надо быть тонким наблюдателем, чтобы заметить мою страсть к перевоплощению, но надо быть воистину другом, чтобы с таким воодушевлением это высказать! Однако же, чем становиться вторым Ирвингом… э… м…

— …не лучше ли, оставаться первым Холмсом, хотите вы сказать?

— М… да, Ватсон, примерно это я и имел в виду.

— Что ж, Холмс, случай и вправду здорово подыграл вам в этом деле.