Шерлок от литературы

— Доказательства чего? Пророчеств? Пожалуйста. «Надо мной небосвод уже низок, чёрный сон тяготеет в груди. Мой конец предначертанный близок, и война, и пожар — впереди». Это написано в самом начале века. «Мне жаль, что день великий скоро минет, умрёт едва рождённое дитя. О, жаль мне, друг, — грядущий пыл остынет, в прошедший мрак и в холод уходя!» Это годом позже, 1902 год. Все это над ним сбудется. Что до мазохизма, то он заметен в самой идее служения Прекрасной даме и в её реализации. «Рабом безумным и покорным до времени таюсь и жду под этим взором, слишком черным в моем пылающем бреду…», «Тебя скрывали туманы, и самый голос был слаб. Я помню эти обманы, я помню, покорный раб…» «Безмолвный призрак в терему, я — чёрный раб проклятой крови. Я соблюдаю полутьму в Ее нетронутом алькове…» Но Дамам служили не рабы, а рыцари. У Блока же служение окрашено именно тонами рабской мазохистской покорности женщине. Однако если вспомнить его наследственность, то чему удивляться?

— Какую наследственность?

— Тяжёлую, очень тяжёлую, — скривился Литвинов. — Из воспоминаний сестры его матери, Марии Бекетовой, известно, что дед Блока по отцу умер в психиатрической лечебнице. Отец Блока был «со странностями на грани душевной болезни», а мать «неоднократно лечилась в больнице для душевнобольных», равно как и сама Мария Бекетова страдала нервным заболеванием. Ей вторит и Любовь Менделеева-Блок. «И со стороны Блоков, и со стороны Бекетовых, и со стороны Карелиных, — везде подлинное клиническое сумасшествие. Двоюродный брат Александра Александровича — глухонемой. Это только крайние, медицински проверенные проявления их дворянского вырождения и оскудения крови. Но неуравновешенность — это их общее свойство. Если все это установить и взвесить, по-другому отнесёшься ко всем их словам и поступкам. Иначе оценишь трагизм положения Блока среди этой любимой им семьи, но которая так часто заставляла его страдать и от которой он порой так беспомощно и так безнадёжно рвался». Всё это правда. Причём, у матери Блока «капризный, причудливый характер» и «нервность и крайняя впечатлительность» отмечались с детства, первый ребёнок её родился мёртвым, второй же — сам Блок — с первых дней своего рождения стал средоточием жизни всей семьи, но мальчик был болезненным и хирел, и только при помощи мудрых советов старого врача превратился в розового бутуза. «На всю жизнь осталась только крайняя нервность: он с трудом засыпал, был беспокоен, часто кричал и капризничал по целым часам. Тётка отмечает, что Блок был своевольным, с неистовыми желаниями и непреодолимыми антипатиями. Приучить его к чему-нибудь было трудно, отговорить или остановить почти невозможно». Я не буду ставить диагнозы, но кое-что, согласись, настораживает, налицо признаки нервной болезни.

— Ты считаешь, что при такой наследственности он не мог быть здоровым?

Литвинов усмехнулся.

— Что есть здоровье? — произнёс он на манер Пилата, походя когда-то вопросившего об истине. — Но в его жизни есть некоторые странности, причём, почти необъяснимые. Бекетова говорит, что ребяческие игры увлекали его долго, а в житейском отношении он оставался ребёнком чуть не до восемнадцати лет. Рано проявились наблюдательность к явлениям природы и художественные наклонности. Читать выучился он годам к пяти и тогда же стал сочинять стихи. То есть перед нами — капризное дитя с поэтическими наклонностями. Потом гимназия, показавшаяся ему чем-то диким, чуждым, грубым. Потом он в тринадцать лет пристрастился к театру и сам стал мечтать об актёрской карьере, и актёры ему, заметь, вульгарными не казались. Одновременно начал издавать рукописный журнал «Вестник». Даже тётка говорит, что всякого, кто присмотрится к «Вестнику», поразит и то обстоятельство, что в шестнадцать лет уровень развития Блока в житейском отношении подошёл бы скорее мальчику лет двенадцати.

— Инфантилен?