Шерсть и снег

Орасио с детства привык уважать священника, который был связан с богом, обладал большими познаниями, принадлежал к другому классу и пользовался влиянием среди прихожан — половина поселка была как бы его вотчиной. Когда он находился в армии, влияние викария на расстоянии ослабело, тем более что один солдат, богохульник, что ни день рассказывал ему всякие непристойные истории про монахов и попов. Однако сейчас Орасио овладела прежняя робость. Стоя перед отцом Баррадасом, который продолжал сидеть, положив свои толстые, пухлые руки на подлокотники кресла, он чувствовал себя скованным, стал запинаться. Священник слушал его внимательно, он был заметно огорчен.

— Я пытался выполнить твою просьбу, — начал викарий, когда Орасио умолк, — как только получил от тебя письмо. Поговорил с сеньором Мартинсом, как ты меня просил. Говорил также с сеньором Фрагозо и только вчера беседовал о тебе с сеньором Кабралом. Но все они ответили мне почти одно и то же. У них набран полный штат, и люди им не нужны. В прежнее время они нанимали сколько хотели учеников, но теперь запрещено иметь их больше двадцати процентов от числа рабочих. Если на фабрике сто рабочих и служащих, то нельзя иметь больше двадцати учеников… Понятно?

Орасио утвердительно кивнул головой. Отец Баррадас продолжал:

— Очень сожалею, что не сумел тебе помочь. Я собирался поговорить с некоторыми фабрикантами из соседнего прихода, но сеньор Кабрал сказал, что это бесполезно. Дело в том, что по закону хозяева должны оплачивать четыре дня в неделю, даже если нет работы. Поэтому никто и не хочет держать лишних работников. Кроме того, владельцы предприятий не любят делать добро для своего ближнего, если он из другого прихода.

Священник замолчал. Орасио стоял, опустив голову.

— Да, кстати! — снова заговорил Баррадас, как будто его вдруг осенила мысль. — Почему ты больше не хочешь быть пастухом? Такая чудесная жизнь! Недаром она нравилась святым и в древности ее воспевали поэты! — голос священника стал задушевным, как будто он сам мечтал о такой жизни. — Сверху небо, вокруг чистый воздух, восход солнца, который так красив в горах… ночь, звезды… Разве ты не видел в алтарях фигурок пастушков со свирелями? Нет сомнения, древние поэты были правы!

— Я хочу жениться, — заговорил Орасио, — поэтому-то и надумал переменить работу. Оставаясь пастухом, я не заработаю на жизнь… Другое дело, будь в стаде мои овцы… У семьи, как вам, сеньор викарий, известно, ничего нет… Я уже взрослый, хочу работать, только не знаю, куда податься. Родители не дали мне образования, но теперь я кое-чему научился и вот подумал…

Отец Баррадас, слегка зевнув, прервал его:

— Хорошо. По-своему ты прав. Я не хочу тебя отговаривать. На этот раз тебе не повезло, но можешь не сомневаться: если только что-нибудь появится, я о тебе не забуду. Не хочешь ли стаканчик вина? Алисе! Алисе!.

— Нет, большое спасибо, не хочу!

— Выпей, чего там! А я пойду ложиться — мне завтра рано вставать.

Отец Баррадас снова зевнул и поднялся.

— Я вам очень благодарен, сеньор викарий. Если бы у меня был здесь кто-нибудь еще, я бы вас не побеспокоил…

— Ты меня вовсе не побеспокоил. Ступай с богом! — И викарий обратился к Алисе, которая показалась в дверях: — Угости-ка его стаканчиком вина…

Орасио вышел из гостиной, смиренный, скромный, с понуро опущенной головой; ему казалось, что он находится на дне глубокого колодца, где трудно дышать. В коридоре он сказал:

— Я не хочу вина, сеньора Алисе. Очень благодарен, но мне не хочется.

Экономка настаивала, подталкивая его по направлению к кухне:

— Иди! Иди! Глоток вина никогда не повредит.

Уже стоя со стаканом в руке и дожидаясь, пока Алисе сделает бутерброд с сыром, Орасио подумал: «Наверно, это воля господня, для моего же блага. Я слышал, что фабрики в Ковильяне куда лучше, чем у нас в Мантейгасе. Ткачи там зарабатывают намного больше. Может быть, Мануэл Пейшото или крестный отец куда-нибудь меня устроят, ведь Ковильян большой город».

Орасио несколько успокоился, и в душе его вновь затеплилась надежда. Он медленными глотками пил вино и рассматривал выкрашенные белой масляной краской полки для посуды, большие, начищенные до блеска медные тазы, в которых обычно готовят свиную печенку, сковороды и эмалированные кастрюли, тарелки, миски и в глубине кухни большой очаг — все это стараниями сеньоры Алисе содержалось в строгом порядке. «Вот какая кухня должна быть у меня! Конечно, не такая роскошная, но такая же опрятная».

II