Шешель и шельма

Заподозрив партнера, Гожкович начал осторожно копать и накопал на приличный срок не только Ралевичу, но всем совладельцам, поскольку доказать собственную непричастность им бы было очень сложно. Конечно, сами дураки, потому что подписывали кое-какие бумаги не глядя, но в тюрьму от этого сильнее хотеться не стало.

Несколько попыток добром воззвать к Ралевичу провалились, а в последний раз Павле вообще вышел из себя, назвал партнера трусливым червяком и бесхарактерным ничтожеством и потребовал, чтобы тот по дешевке продал свою часть, пока он, Ралевич, не решил проблему с таким сложным партнером радикально.

Угроза его впечатлила, и Гожкович бы даже продал свою часть, но остановило его понимание: не спасет. Документы-то с его подписями никуда бы не делись, и попытка сбежать ничего бы не исправила. Вот тогда-то Сташко решился на убийство, посчитав поездку в Регидон удобными декорациями. Зная нравы Норка, он был уверен, что особо усердствовать в расследовании никто не станет, и очень надеялся, что после смерти Ралевича удастся подчистить и исправить все то, что он наворотил.

Он же не знал в тот момент, что немного припозднился со своей расправой и в еще более грязное дело Павле уже влез.

Шешель мог бы возразить против такой трактовки событий и облика Гожковича как запутавшегося и пострадавшего борца за справедливость. Мог, но, подумав, не стал. В конце концов, история выходила складной, а установить и доказать, насколько Сташко себя обелил по сравнению с реальным положением вещей, было бы весьма проблематично. Больше того, Стеван был склонен верить, что убийца действительно долго колебался и, даже помчавшись за партнером через океан, не был до конца уверен, что он сделает и как. Иначе как минимум озаботился бы другим оружием, а не схватил попавшийся под руку нож.

Однако писать явку с повинной без адвоката Гожкович, несмотря на прозвучавшее признание, не стал, и, пока того ждали, свое дело сделал дежурный фиолетовый маг. К удовольствию Шешеля, он придал дополнительного веса его словам, указав следы повреждений именно там, где предполагал следователь.

Правда, нашлось одно небольшое отклонение: залеченная царапина посреди ладони. Прикинув, как это могло случиться, Стеван предположил, что последний удар Гожкович наносил по уже лежащему телу и нож не вонзал, сжимая в руке, а заталкивал, опираясь на причудливое навершие ладонью. Подтвердить это мог только отчет о вскрытии, но на дело такая деталь в любом случае не влияла.

Адвокат выслушал Шешеля, наедине поговорил с Гожковичем и помог тому грамотно составить признание. Правда, в результате тот предстал еще более несчастным, напуганным и запутавшимся, просто робкий ягненок. Который еще и очень раскаивался в минутном помутнении, подтолкнувшем к попытке подставить Цветану Ралевич, дескать, изначально он усыпил ее только для того, чтобы она не стала невольным свидетелем.

Шешель посмеялся, читая это творение, но великодушно махнул рукой и спорить не стал. Он свое дело сделает, а с такими эфемерными материями пусть суд разбирается. В конце концов, женщину Гожкович в воду не запихивал и вены ей там не резал, Чарген, она же Цветана, сама пошла принимать ванну, и Гожкович уж всяко не планировал это «самоубийство» заранее. Так что весь умысел на ее счет являлся бездоказательными фантазиями самого следователя.

Спровадив в изолятор еще одного «клиента», Стеван порадовался, что нет никакой необходимости идти с ним вместе: сталкиваться со слишком разговорчивым Бажичем не хотелось.

Ночь, с перерывом на сон, Шешель снова посвятил бумагам. Еще раз без какого-либо результата пролистал все отобранные по делу Кокетки материалы и быстро бросил это занятие, потому что мысли упорно съезжали не туда. Стевана так и подмывало пойти и допросить ее еще раз, но этот порыв удалось сдержать: он прекрасно понимал, что ведет его не стремление разобраться с делом, а желание увидеть и, может быть, получить подтверждение словам Бажича.

Вскоре после начала официального рабочего дня порадовали артефакторы. Они закончили работу над «Щитом», чем обеспечили Стевану занятие на ближайший час: дозвониться в приемную владыки, даже по особой линии, — то еще приключение. А после того как разговор с секретарем состоялся, позвонили уже Шешелю, и какой-то другой, незнакомый голос сообщил, что владыка желает принять следователя за обедом. Естественно, вместе с «подарком».

Кто бы сомневался.

Пришлось спешно организовывать охрану артефакта вместе с артефактором, а самому — ехать домой, чтобы надеть костюм поприличнее.