Шесть черных свечей

Старая Мэри сказала, что не вызовет, пока матушка не попросит. С Лиззи и Сарой они все время глупо улыбались друг другу. Они вспоминали свои первые роды. Тогда они сами были молоды и Тяп-ляп со своими трущобами только-только начал разворачиваться. И детишки тогда помирали ни за понюх табаку. Ведь первенцы-то у Лиззи и Сары умерли — и одной недели оба не прожили. Они сказали об этом своим мужьям, когда те вернулись домой от печей. Мужья их поутешали одну ночь, но скоро все вернулось на круги своя, только появилась страшная пустота, которой раньше не было. Хотя потом они нарожали еще детишек и темнота прояснилась, однако пустота не исчезла совсем. Сейчас они тешили себя надеждой, что у матушки все выйдет как надо. Теперь-то с этим делом все обстоит намного лучше, хотя, конечно, всякое может случиться. Как и раньше.

Матушка вернулась в комнатку и легла рядом с Пэтом.

Часам к шести Сара, Лиззи и Старая Мэри так и сновали туда-сюда. В тот вечер сестрицы подали Алисе и Пэту больше чашек чая, чем во всю их последующую жизнь.

— Как ты, милочка? — только и спрашивали они, и слабая улыбка была у них на устах.

Матушка захлопывала дверь и шумела:

— Убирайтесь, не у вас ведь болит, а у меня!

А они опять вваливались в комнатку, бормоча:

— Хорошо, милочка, хорошо, только не волнуйся.

Пэт прямо не знал, куда глаза девать от ужасного унижения. Он очутился в самой середке бабских дел. В пивной с дружками было бы сподручнее. А тут от него никакого толку: сиди на краешке кровати, будто большой пацан, вот и все. Точно — что большой пацан. Лучше и не скажешь.

Тетушки прекратили мелькать перед глазами, сделали радио потише, понизили голоса, прямо как на поминках, и стали прислушиваться к чему-то. Матушке уже казалось, что они с Пэтом останутся в этой крошечной комнатке навеки. Время-то идет и идет, а они все здесь.

Но тут пришла ужасная боль, будто огромная рука схватила ее за талию и безжалостно сжала. Страшная боль.

— Вызывайте «скорую»! — закричала она. — Пэт, скажи же им, чтобы они вызвали «скорую»!

Старая Мэри и Лиззи влетели в комнату, и взяли матушку за руки, и приласкали. Пэта прогнали. Сара помчалась к Матчи в кабак — звонить. Мужики в кабаке отставили свои кружки, прикрыли их крышками и высыпали на улицу. «Скорая» прикатила в полседьмого и увезла роженицу. Мужчины улыбались ей вслед. Женщины тоже вышли из дома, и вся улица махала ей на прощанье.

Вместе с матушкой в «скорой» была еще только акушерка.

Когда они миновали газовые фонари Кирк-стрит, матушке вдруг стало очень страшно. Ведь все попрощались с ней, будто проводили в последний путь.

Мужчины вернулись в кабак и прихватили с собой Пэта. Крышки были сняты с кружек. У Матчи всякий мусор со стропил вечно сыпался прямо в пиво. Потолка-то в кабаке не было. Рабочие из Тяп-ляпа принялись угощать Пэта и напоили его.

Роддом в Беллшилле был переполнен, и ничего не оставалось делать, как везти матушку в Ланарк, в другой роддом. Это теперь Ланарк вроде и не очень далеко от Коутбриджа, а в те времена казалось, что до него как до Луны. Матушка слышала, как водителю велели ехать в Ланарк. Акушерка поглядывала то на водителя, то на его напарника, то на часы и покусывала при этом губу. Вернувшись в машину, она очень старалась, чтобы ее голос звучал спокойно. Но лицо у нее оставалось озабоченным.

— Тут полно, милочка. Сейчас покатим в Ланарк, там есть свободные койки.

Матушка помнит, как она глотала слюну и глядела на акушерку. Ей хотелось, чтобы Старая Мэри была рядом. Или Сара. Или Пэт. Или хотя бы Лиззи. Наверное, на дорогах было ветрено — матушку мотало из стороны в сторону. Она ведь впервые в жизни ехала на машине, не говоря уж про «скорую». Ни у кого из ее знакомых машины не было. Мили через три ее затошнило как салагу. Акушерке показалось, что матушка уже рожает. Она стала кричать водителю, чтоб ехал быстрее.

Но тот и так гнал на предельной. По крыше барабанил дождь, скрип стеклоочистителей доносился то с одной стороны, то с другой, и от этого у матушки еще сильнее кружилась голова. То и дело вспыхивали молнии, разгоняя тьму. Несколько раз машина останавливалась, потому что акушерка думала, что ребеночек вот-вот родится. Все признаки были налицо. Но тревога всякий раз была ложной. Ни одна живая душа не показывалась, когда машина тормозила на обочине. Ни одна душа.

Наконец они прибыли в Ланарк, при въезде в роддом миновав что-то вроде подъемного моста.

— Какая большая тюрьма, — пробормотала матушка.

— Тсс, тихо, — велела акушерка и хлопнула матушку по тыльной стороне ладони.

Матушка попыталась осмотреться. Госпиталь Уильяма Смелли походил на замок. Когда они проезжали по мосту, матушка подумала, что внизу, наверное, ров, в котором шныряют хищные рыбы. Караулят, когда к ним свалится кто-нибудь. Но под мостом оказалась сухая канава. Хотя когда-то ров с водой здесь, может, и был. Задолго до того, как ирландцы явились сюда в поисках прокорма для голодных детишек. Потом «скорая» проехала по темному и гулкому туннелю и, судя по звуку, вкатилась во внутренний двор.