Шесть дней Кондора. Тень Кондора. Последние дни Кондора

Кондор забрался под одеяло, чувствуя, как под ним пружинит упругий матрац.

Женщина обогнула изножье кровати.

Смотри вверх, на потолок. Не смей смотреть на нее.

Матрац слегка прогнулся, зашуршали простыни. Кондор почувствовал где-то рядом тепло женского тела.

– Чуть не забыла, – сказала она.

Кондор, чтобы не смотреть на нее, повернул голову вправо.

Женщина потянулась через него к лампе. Звякнула алюминиевая бутылка. Кондор увидел над своим лицом обтянутую голубой футболкой грудь и почувствовал, что не в силах отвести от нее взгляд. От легких движений женщины грудь слегка раскачивалась.

Наконец раздался щелчок выключателя, и комната погрузилась в темноту.

Женщина отстранилась и устроилась на своей половине кровати. Кондор почувствовал, как она потягивается. Она была совсем рядом – чтобы дотронуться до нее, достаточно было всего лишь протянуть руку.

Кондору показалось, что боль, пронизывавшая все его тело, понемногу отступает.

Нет! Нет! Не сейчас!

– Почему я? – прошептала Мерль. – Вы сказали, что визит сюда не входил в ваши планы. Вы… все время разглядывали меня. Много месяцев. Почему вы выбрали меня?

Придется сказать правду – ничего другого ему не оставалось.

– Вы для меня – точка притяжения. И это притяжение я не могу преодолеть.

Его измученное сердце лихорадочно колотилось в ночной темноте.

– И что мне с этим делать? – спросила женщина.

– Что угодно. Что хотите.

– Вы – единственный Вин, который есть в списке сотрудников на веб-сайте Библиотеки Конгресса. Правда, на фото вы не очень на себя похожи.

Здесь так тепло, так спокойно.

– Вин, – тихонько сказала Мерль. И совсем тихо прошептала: – Кондор.

Глава 18

«Признай, что твоя жизнь рухнула».

Ричард Хьюго. «Оттенки серого в Филипсбурге»

Что я такого сделала?

Фэй лежала в темноте на диване в чужой квартире. Она была совершенно неподвижна, словно это могло помочь каким-то чудесным образом остановить время и сделать так, чтобы последние два дня исчезли из ее жизни.

Она изо всех сил старалась не дрожать и отчаянно боролась с тошнотой и желанием расплакаться.

Неподалеку на кухонном столе стоял высокий стакан – ее часовой. В дверной глазок проникал свет, падая на спинку блокировавшего запертую дверь стула, – это препятствие должно было дать ей лишнюю секунду или две перед тем, как ее, притаившуюся в темноте на кожаном диване, изрешетят из автомата.

Репортер Дэвид Вуд, лауреат Пулитцеровской премии, как-то написал, что наиболее распространенным симптомом психологической травмы, полученной американскими солдатами, участвовавшими в боях в Ираке и Афганистане, было ощущение «непоправимого горя».

Что я такого сделала? Что такого сделали мы все?

Их с Кондором пытались убить. И противостояла им некая организованная враждебная сила.

Не свои парни, выполняющие свою работу, свой долг. Чужие.

Фэй стала прокручивать в памяти события последних двух дней.

Во время стычки никто не звал на помощь полицию или федеральных агентов, никто не кричал: «Стоять! Не двигаться!»

Женщина на эскалаторе атаковала Кондора первой – правда, при помощи электрошокера, который все же не являлся смертельным оружием.

Это не было классическим покушением. А что же тогда это было? Попытка нейтрализовать и захватить живьем?

Кондор выстрелил в нее, а я…

Но чернокожий мужчина целился в меня из пистолета с глушителем.

Чтобы захватить и похитить человека, не используют оружие с глушителем.

Я стреляла в него, и он упал, но не умер. По крайней мере если он и погиб, то не от моей руки.

Люди, находившиеся на верхнем эскалаторе, рассуждала Фэй, стреляли в нас, нисколько не беспокоясь о том, что могут задеть кого-то другого. От их пули погиб один из членов их же группы. Они вели себя так, словно их совершенно не заботил вопрос о секретности операции. Главной их целью, которая превосходила по важности все остальные, было – и, видимо, остается – вывести нас из игры. Любой ценой, чего бы это ни стоило.

Одного из нападавших сбил поезд.

Еще одного я застрелила на вымощенной красным кафелем платформе.

Интересно, остался ли в живых человек-обезьяна, который против собственной воли уехал со станции в вагоне поезда.

Сэми сказал, что отправит своих, то есть наших людей… Нет, он сказал по-другому. Он сказал, что сделает все, что сможет. Он свой парень, он гуру, он человек, который может дать дельный совет. И он в достаточной степени доверяет мне… Точнее, доверял.

Но если это не Сэми, то кто? Кто-то, кому они с Кондором перешли дорогу.

А может, все-таки Сэми? Господи, ну и в историю мы угодили.

Что случилось с моей жизнью? Когда все начало разваливаться? В Париже?

Или все началось с появлением Криса?