Шесть подозреваемых

— А вот и наш новый дом, — произнес Абу Кхалед. — Мы в Пакистане. Можно больше не прятаться. И ни о чем не беспокоиться.

Ну, мне-то было о чем беспокоиться. Президент по-прежнему не реагировал на мое похищение; парни уже теряли терпение и начинали злиться.

— Надо предъявить американцам ультиматум, — заявил Кхалед и попросил Технаря выбрать любой день.

— Как насчет двадцатого марта, на Милад-ан-Наби?[146] — вмешался Омар.

— Поздновато, — покачал головой Кхалед.

Технарь посмотрел на меня:

— Может, вы сами назначите дату, мистер Пейдж?

— Семнадцатое марта! — выпалил я не задумываясь.

— Что в ней такого особенного?

— Это день рождения одного дорогого мне человека.

— Тоже поздно, — не согласился Кхалед. — Предлагаю двенадцатое марта.

— Почему?

— Это мой день рождения.

Пакистанский Кашмир совершенно не отличался от Кашмира индийского — те же кочевые пастухи, те же деревянные домики, та же еда и погода. Я проводил все дни в ожидании вестей от президента и в мечтах о Шабнам.

Но вот подошло десятое марта. Я решил уточнить у Омара насчет ультиматума.

— А что случится, если через два дня мои земляки по-прежнему будут молчать?

— Ничего особенного, — ответил он. — Мы тебя убьем. Парень был деликатен, как лошадиная какашка в вазочке со взбитыми сливками.

Следующие две ночи я провел без сна. Стоило на секунду забыться — и перед глазами возникала костлявая дамочка в капюшоне, с острой косой. И меня начинало трясти, словно уличный отбойный молоток.

Казалось, этого было мало, одиннадцатого числа налетел заунывно воющий северный ветер; я за пять месяцев не видал столько дождя, сколько в этот единственный день. С неба хлестало как из ведра, да еще с громом и молниями. Слушая назойливый грохот по крыше, я думал о маме. О Мицц — Генриетте Лоретте. О Гробовщике. Вспоминал жуткий апрельский снег в Уэйко. И даже папу. Но больше всего я грезил о женщине, которую так ни разу и не увидел.

Двенадцатого марта, проснувшись, я первым делом услышал от Технаря, что президент по-прежнему отмалчивается. После вкусного и сытного завтрака, к которому я не притронулся, меня отвели к Абу Кхаледу.

— Сдается нам, мистер Пейдж, что ваш народ готов принести вас в жертву. Теперь понимаете, почему я считаю американцев бессердечными? У вас еще есть время, чтобы помолиться.

— Позвольте, я его грохну, босс, — вызвался Омар, чуть не писая кипятком.

С тех пор как он поимел девчонку, у него в голове окончательно что-то сдвинулось.

— Нет, хозяин. Это сделаю я, — тихо промолвил Технарь.

Меня повели из дома в открытое поле, склизкое после дождя, словно совий помет.

— Шевелись, американская свинья, рой для себя могилу! — рявкнул Омар и подал мне лопату.

Около получаса я надрывался, копая в земле траншею, которой предстояло сделаться моим последним приютом. Наконец могила была готова. К тому времени солнце уже наполовину поднялось в небо. Где-то чирикали первые птички. Как будто никто здесь не собирался расстаться с жизнью.

Технарь достал из кармана черный платок.

— Тебе завязать глаза?

— Не надо, — ответил я. — Хочется видеть, как вы это сделаете.

— А ты отважный, как Саддам, — пробормотал он.

И, повернувшись, задел мою ногу стволом автомата. Может, внешне я и храбрился, однако в душе дрожал как осиновый лист.

Говорят, что в подобные минуты перед глазами человека проносится вся его жизнь. Так вот, это неправда. Перед моими глазами пролетела всего лишь ворона, к тому же довольно противная.

— Ну давай, Абу Технарь, за дело, — подначивал его Омар, глядя на меня через объектив камеры.

Абу Кхалед произнес по-арабски молитву. Уж и не знаю, за меня или за себя самого.

— Последнее желание будет? — глухо спросил Технарь. Похоже, он успел ко мне привязаться, как члены семьи привязываются к любимой собаке. Но даже любимого пса усыпляют, когда настанет срок.

— Последнее желание будет? — повторил он.

Я пораскинул мозгами. Вряд ли в такой дыре умеют готовить шоколадные пирожные с орехами… И тут я заметил сотовый телефон у него в кармане.

— Можно сделать один звонок?

— Кому?

Первым делом я подумал о маме, но ведь она разволнуется, как на пожаре, а мне не хотелось портить ей ужин.

— Прежде чем умереть, я хочу поговорить с одним человеком. С женщиной, которую люблю.

— И кто она?

— Шабнам Саксена.

— Шабнам Саксена? Актриса? — вскинулся вдруг Омар.

— Ага. Она моя невеста. Мы собирались пожениться.

— Не слушай, Абу Технарь, врет он все! — завопил Омар. — Интересно, где они могли познакомиться?

— У меня в бумажнике лежит ее фотокарточка и номер мобильника, — возразил я.

— Дайте, я сам проверю!

Омар подбежал ко мне. Достал из заднего кармана бумажник и громко присвистнул.

— А этот придурок сказал нам правду. Вот она, фотография Шабнам Саксены.

— Мне, мне покажите, — вмешался Технарь и, посмотрев на снимок, тоже присвистнул. — В жизни не видел такой красавицы!

— Можно мне в последний раз с ней поговорить? — напомнил я.

Омар повернулся к Абу Кхаледу:

— Босс, эта стерва снимается в кино полуодетой. И ведет себя очень не по-исламски. Дозвольте мне возглавить операцию по ее похищению.

Абу Кхалед покачал головой: