Шесть рассказов

Приподнялся на постели и Окамото. Его жена вытирала ему лицо и руки мокрым теплым полотенцем. Ее волосы были уложены большим узлом, а лицо густо покрыто пудрой свинцового оттенка; при свете, падавшем сквозь раздвинутую стеклянную дверь, оно блестело, точно сделанное из фаянса. На женщине было хаори ⁸ и фартук из китайского шелка с цветным узором. Легкие движения женщины доставляли Сигэру наслаждение, и он следил за ними, сощурившись. Захотелось писать. Но где достать краски и кисти?.. Если бы, подумалось ему, здесь был его этюдник, он написал бы, наверное, не меньше четырех вещей. Попросить бы у кого-нибудь хоть акварель... Но просить было не у кого.

Кинчян уже съел свое яблоко и лежа разглядывал картинки в английском журнале.

И тут опять заклокотало в груди. Странно, тело истощено, легких почти нет, откуда же браться этим кровавым сгусткам? И все же они стали прорываться сквозь горло и багровыми пятнами пачкать одежду и тело. Сигэру испытывал отвращение, видя, сколько крови еще таит его организм. Попав в больницу во время путешествия, ничего не зная о завтрашнем дне, он чувствовал, как его несет слепая, темная волна; гордость его сломилась, осталась одна душевная хрупкость. И любимая девушка, и друг, доставивший его в больницу, покинули его — слишком тяжелой, затяжной оказалась его болезнь, слишком много хлопот она доставляла, и теперь не было подле него ни одной родной души. И в нем поднялось жгучее желание махнуть рукой на все и бежать из этого дома пыток. Он громко, по-зверино-му застонал. С болью смотрели на него Окамото и Кинчян, а жена Окамото протянула ему яйца и проговорила на диалекте Кюсю, на котором здесь говорили все, кроме него:

— Еще тепленькие. Кушайте, поправляйтесь!

И она нежно положила руку на его плечо. А он стонал и скрежетал зубами. Оттого что его жизнь медленно сгорала и он это понимал; оттого что он еще не успел эту жизнь ничем насытить; оттого что даже вот в этой убогой действительности судьба продолжала насылать на него новые злые чары... Рассуждения о причинах и следствиях жизненных явлений не убеждали Сигэру. Ему казалось, что столь жалкий билет в лотерее жизни вытянул он один; именно это и раздражало. Пусть умирает, кто хочет; но он-то не хочет!.. Он ощущал свою подвластность беспощадному року, как если бы стоял в очереди перед палачом, и притом стоял первым.

Он опомнился, приподнял лицо и только тут увидел, что над ним склонилась жена Окамото и все еще держит в руках яйца.

— Вы бы успокоились. Скоро будет доктор с обходом, и вам полегчает.

— Да у меня нигде не болит... Просто приятно, когда постонешь немного...

— Да вы еще можете шутить! — засмеялась женщина. — Выпейте яички — это подкрепляет.

Любуясь полупрозрачностыо яиц, Сигэру взял их своими костлявыми руками. Оставляя за собой неуловимый женский запах, жена Окамото вернулась к кровати мужа. А сиделка Кинчяна, накинув полотенце на шею, затапливала печь, то и дело чихая. В трубе начинало гудеть: видимо, огонь разгорался.

«1 января. На рассвете ходил в уборную. Видел лучи зари в облаках. Доктор на обходе был во фраке.

В болезни оскорбляющей, унижающей, я дотащился до Нового года. На праздничном столе одиноко красуется селедочная икра. О это уныние больничной палаты, где ни новогодних напитков, ни новогодних яств! Температура 36,9 — значит, еще есть крохотная надежда. Никто не порадовал заблудившегося путника: ни гостей сегодня, ни писем. Так встретил я свою тридцатую весну».

Это среди ночи Сигэру записал в своем дневнике, получив новый карандаш от Окамото. Ни вестей с родины, ни друга, который бы навестил... «Что же,— усмехнулся он горько, — быть может, так оно спокойнее».

По больничному коридору прошли дети, распевая новогоднюю песню. Сколько воспоминаний связано с этой песней!

Восемь лет назад, когда он искал для себя тем в мифологии — то в мрачных легендах, связанных с лесом Тадэн, то в таинственном круговращении смертей и возрождений, то в сказаниях о Косэнхи-радзака — адском холме, где вершат суд над благими деяниями разных людей, Сигэру познакомился с Фукуда Танэ; она училась в школе рисования. Как раз в тот год в Никко покончил с собой Фудзимаро Мисао... Тогда они вместе с Танэ были на выставке Асаи Тадаси и как раз собирались, если будут деньги, съездить на ее родину в Ибараги и посетить Никко... Глядя на голубоватый дремотный свет газового фонаря, Сигэру вспомнил Фудзимаро Мисао, считавшего, что уйдя из жизни, он тем самым разрешит ее загадку. И Сигэру позавидовал этой мысли покойного. Хотелось приветствовать как победителя этот молодой, но уже испепелившийся дух — дух человека, решившего, что жизнь лишена смысла, и добровольно ушедшего из нее.

Детские голоса, вызывавшие такую душевную боль, удалились.