Шесть рассказов

Дописав до этого места, Сигэру почувствовал, что силы его иссякли. Он расправил плечи и глубоко вздохнул. Жгуче болела спина.

— Сударь!

— Что?

— Печка у нас есть, а вот топить нечем. — Это говорит Носака.

— А вам холодно?

— Холодно. Я, знаете, сперва вспотел, а теперь ничего не могу поделать с ознобом, весь дрожу.

Да, после смерти Кинчяна уже некому было платить за уголь. Сигэру сбросил с плеч одеяло и накинул его поверх одеяла наборщика. Но ему и самому было холодно. Хорошо бы поесть чего-нибудь горячего, например моти ¹¹, или проглотить единым духом пяток яиц. Даже все белье холодное и к тому же насквозь пропитано потом.

Как утопающий в море, увидев землю, ободряет себя иллюзией, что еще несколько взмахов рук и он достигнет берега, так и Сигэру мечтал дожить непременно до цветения персиков. Дожить и выздороветь к этой поре, выздороветь и добраться до Токио. Конечно, это была несбыточная мечта. Но кратковременные улучшения радовали именно этой иллюзорной надеждой. Только вот деньги... Деньги здесь можно заработать лишь картинами. Казалось, просьба к старому товарищу прислать сто иен выводит из тупика. Но когда Сигэру перечитал свое письмо к Умэда, надежда на исполнение его желания представилась ему фантастической.

Тут ему вспомнились иллюстрации, которые он сделал когда-то к сборнику стихов Ивано Хомэя «Морской прилив на закате». Не написать ли ему о своем тяжелом положении?.. Впрочем, все его токийские друзья, очевидно, понимают его неправильно, иначе не объяснишь, почему все бросили его. Ему опять захотелось молить, требовательно молить кого-то о жизни, и душа его горела огнем.

Вспомнилось и другое: в гостинице Сироямато в городе Сага он как-то оставил на хранение картину «Горячий источник». Да, но если послать туда письмо, от этого картина еще не превратится в деньги.

А как быть с одеждой? Попав в больницу прошлым летом в легком платье, он так и оставался в нем до сих пор, и оно превратилось в пропахшие потом лохмотья.

— Аоки-сан! Знаете, хоть я не рассчитываю выбраться отсюда живым, но меня возмущает эта несправедливость, неравенство. Здоровые и врут и совершают дурные поступки — и все им сходит с рук. Я же за двадцать четыре года не сделал, кажется, ничего плохого, а почему-то заболел. Просто зло берет! — проговорил бессильным голосом Носака.

Казалось, ни один из них не надеялся выйти отсюда живым, но у Сигэру, наперекор всему, теплилась вера, что он сможет выжить с помощью одной силы духа.

— Если бы располагать деньгами, то и болезнь протекала бы легче. Может, еще и вытянем. Только, действительно, очень уж донимает холод... Вина бы хорошего в такую ночь!.. Ты, вероятно, не бывал в Токио?

Носака молчал.

— Там другая жизнь, не то что на этом Кюсю, хотя все и чванятся друг перед другом. Слишком резко там выступает неравенство.

Опять заныла спинами Сигэру забился под тонкое ватное одеяло.

Это происходило двадцать второго числа. Заметно потеплело; весенний день был на редкость погожим, и казалось, что где-то в полях должны непременно петь жаворонки. Когда-то на берегу Аракава Сигэру слышал песню птички могуте; ему чудилось, что она доносится к нему и сейчас, и желание выйти на улицу сделалось невыносимым. Не одолжить ли одежду у этого наборщика, подумал он, и не прогуляться ли чуть-чуть по городу?

От этой мысли сердце у него заколотилось, и он сказал Носака:

— Обход сегодня уже был, и я думаю выглянуть на улицу. Ты не мог бы одолжить мне свой костюм?

— На улицу?! А выдержите?

— Попытаюсь! Надо же проветриться немного, на мир поглядеть. Возможно, и набросок какой-нибудь сделаю. Ведь я с прошлого года не видел улицы. Да и письмо, кстати, нужно отправить.

Сигэру облачился в одежду Носака; тот поручил ему купить фунт жженого сахара и суси. И ободренный художник крадучись выскользнул из больничного здания.

Сперва он бесцельно брел по Хигасинака-дзима. Он чувствовал себя бодро, но, миновав два или три квартала, ощутил усталость. Взгляд его упал на вывеску. Баня! Ему пришла в голову мысль,- что если посидеть в горячей ванне, это поможет.

Он завернул в заведение, взял полотенце й купил на один сэн ¹² мыла. Внутри каменного здания царила полутьма и поднимались густые клубы пара. Это мрачное помещение с единственным окном в . потолке показалось Сигэру местом более спокойным, чем улица, залитая светом яркого дня. Наверное, директор больницы, запретивший ему купаться, жестоко разбранит его за самовольство, но ведь часто противоположные действия приносят одинаковые плоды. Во всяком случае, смыв с тела многомесячную грязь, будет веселее жить. Почему-то вдруг вспомнилось, что «Женский портрет», написанный когда-то на фоне скалистого берега, дважды потерпел провал, и досада охватила снова. Где она теперь, эта женщина?.. И при воспоминании о ней он понял, что его весна давно миновала, хотя события четырехлетней давности вставали в памяти с такой яркостью, будто они происходили вчера.