Шесть рассказов

Чтобы не шуметь в палате, Есио и Таё на рассвете ходили дробить лед для Сигэру в коридор, а когда лед кончился, наполнили мешочек холодными опилками. Грудь у Сигэру совсем утратила чувствительность, а перед глазами — что было особенно мучительно — все время мельтешило нечто схожее со взмахами черных крыл.

С какого-то мгновения он сознает себя идущим по темному лесу. Отовсюду несутся беспорядочные крики неисчислимого стада диких обезьян, а среди облаков, застывших в неподвижности, вращаются две луны. Вращаются две луны и, время от времени сталкиваясь, излучают вспышки синего света. Потрясенный, ничего не понимающий, Сигэру стоит, забыв о том, куда он шел. Обезьяны становятся дерзкими: они приближаются вплотную, скалят зубы, высовывают языки и, блестя глазами, молниеносно перепрыгивают через него. Он не двигается с места; зато весь лес приходит в движение и начинает вращаться.

И вот в глубоком, бесцветно-темном ущелье загудел, подобно великому землетрясению, хор из лесной главы Упанишад¹⁴: «Куда же я иду? И откуда я в этом мраке?..» Бесчисленные обезьяны с криками бегают вокруг и корчат гримасы...

Сигэру очнулся на рассвете. Он чувствовал себя утомленным до предела, но о таинственном сне почему-то не вспоминал.

Брату он приказал купить тридцать яиц.

— Тридцать? Зачем тебе столько? Хватит и двадцати...

— Все выпью, купи тридцать.

— Обязательно столько?

— Тебе же говорят тридцать!—закричал Сигэру во весь голос, и на лбу его вздулась голубая жилка.

В этот день он проснулся спокойно, этого не случалось давно, ничто не наводило на мысль, что он вступил уже в царство Смерти. И Есио почувствовал досаду— что за капризы! Однако он все же принес ему тридцать яиц.

Пять штук он разбил тут же и дал их выпить больному, когда же к губам Сигэру была поднесена чашка со следующими пятью яйцами, он попросил подождать и закрыл глаза. Раза два-три он покачал головой, выражение лица его было кроткое, дыхание спокойное. Очевидно, мучения прекратились. Не понимая, что это значит, Таё внимательно следила за братом, правая рука которого вдруг медленно вытянулась в воздухе и, слабо шевелясь, как бы начала что-то рисовать. Но вот рука упала. Тело, изнемогшее в борьбе, лежало теперь неподвижно. В восемь часов утра 25 марта 1911 года Аоки Сигэру перешел в иной мир.

Почти сорок лет миновало с того дня. Бесчисленные изменения произошли за эти годы в судьбах людей, которые с любовью берегли картины Сигэру среди войн, пожаров и бомбардировок. Но вот какая судьба постигла одно из его самых значительных полотен — «Женский портрет». Возможно, кто-нибудь из читателей слышал о господине Сугимура Косаку, предпринимателе из Кансая. Еще в молодости составивший состояние на торговле шелком, г-н Сугимура был искренним почитателем искусств. Некоторые художники смогли совершить поездку в Европу только с его помощью. Коллекция г-на Сугимура включала и несколько картин Аоки Сигэру, а «Женский портрет» был одной из его любимейших картин.

В последнюю войну дом его сгорел. После нескольких промахов и деловых неудач Сугимура дошел до разорения. Пытаясь распродать после войны свою коллекцию, он совершал одну оплошность за другой и умер на грани нищеты. Его вдова Кэйко и единственная дочь Сумако снимали комнату у знакомых в Кобэ. Сумако все же удалось окончить гимназию. Госпожа Кэйко, когда-то изучавшая искусство икэбана ¹⁵, освежила его в памяти и занялась преподаванием икэбана в дансинге, находившемся поблизости. У нее появилось несколько учениц, и это позволяло семье кое-как сводить концы с концами. А Сумако, окончив гимназию, поступила на службу в универмаг в Мицуномия¹⁶. И хотя из домашнего быта давно исчезли даже следы былой роскоши, г-жа Кэйко не растравляла себя грустью о прошлом. Как память о муже она бережно хранила лишь его гипсовую маску да единственную уцелевшую из его коллекции картину — «Женский портрет» Аоки Сигэру. Г-н Сугимура, распродавая всю живопись, всю графику, все свои антикварные вещи, расстаться с этой картиной все-таки не смог. Однако, г-жа Кэйко подумывала о том, не придется ли на это пойти в недалеком будущем, чтобы на деньги, вырученные от продажи «Портрета», сделать приданое для Сумако.

Изредка г-жа Кэйко доставала портрет, чтобы проветрить его и полюбоваться им. Лицо женщины нравилось ей силой выражения и своей необыкновенной жизненной правдой. Ясные глаза, густые треугольные брови, крепкая, толстоватая шея и волевое очертание нижней части лица создавали впечатление величавости. Очевидно, это была женщина властная, с незаурядным характером.

Однажды, ранним осенним утром зашел к ним молодой токийский торговец картинами и попросил показать ему «Женский портрет». Г-жа Кэйко просьбу исполнила, но расстаться с картиной не пожелала. Впрочем, торговец и не настаивал, хотя самый факт, что такой шедевр хранится в жалком бараке, он воспринимал как нелепость.

От этого торговца г-жа Кэйко услышала и про судьбу Аоки Сигэру. Только теперь начала она понимать любовь покойного мужа к этой картине.