Шесть рассказов

Несколько дней на сердце ему клали лед, аппетита не было, спокойный сон не приходил. Кашель все усиливался, и самое лежание превратилось в пытку, точно он находился на пыточном станке. Только задремлет — кто-то приходит и стучит в двери его сна. И тут начинается — кашель и кровь, кровь и кашель...

Та женщина из трактира, с черными зубами и хорошей фигурой, навестила его однажды в сновидении. Она сказала, что принесла ему сакэ в плевательнице. Вместо ног у нее был рыбий хвост, а лицо ее, с пристальным взглядом темно-зеленых глаз, было лицом Танэ — рассерженной, заупрямившейся Танэ. Она смотрела и не двигалась. За нею на золотом фоне блистала радуга. «Давай помиримся, — сказал Сигэру, протягивая руку. — Как ребенок, здоров?» — Лицо женщины задрожало от смеха. «Но ведь это обыкновенно, — продолжал Сигэру. — Как только люди расстаются, они уже ничего друг о друге не знают. Можно только догадываться о том, что стало с другим. И я ведь не мог дать никаких обещаний. Что можно поделать, если тебя непрерывно посещают несчастья? Я уже начинаю уставать от этого одиночества. Посторонние даже и не пытались отнестись ко мне с доверием. Только завидовали. И льстили. Утверждают даже, что я был высокомерен и доставлял всем беспокойство и хлопоты. Если суждено еще немного прожить, нужно чем-то одарить людей, но чем?.. Впрочем, все равно чем, лишь бы они приняли... Не хочу умирать... Если заниматься только живописью, на свете сколько угодно прекрасных мест... В мои картины еще не верят по-настоящему... Все воображают, будто яблоко—это нечто красное и круглое... Им непонятны картины без словесных комментариев... Их глаза...»

Сигэру вздрогнул и проснулся. Ему почудилось, будто он лежит здесь уже лет десять. Хотелось, чтобы кто-нибудь его приласкал, нежной рукой погладил бы его по голове. Как-то от Фукуда пришло письмо — там беспокоились о будущем его ребенка. Но что он мог сделать?.. «Иди свободной дорогой, малыш без отца...»

С середины марта состояние Сигэру стало ухудшаться с каждым днем, десятого числа он во время приступа кашля потерял много крови. Силы сопротивления его покинули, и камнем в мозгу лежала мысль: «Будь что будет».

Через несколько дней, проснувшись однажды, Сигэру увидел подле себя брата Есио, и когда Сигэру спросил: «Зачем ты приехал?» — Есио ответил: «Ухаживать за тобой».

Сигэру молча заплакал.

В большой пустынной палате он лежал один. Синело раннее утро. Его лицо, повернутое в сторону пасмурного окна, обросло щетиной, широко раскрытые глаза лихорадочно блестели. Сигэру думал о том, что брат приехал, вероятно, по настоянию врачей. Значит, ему осталось жить уже немного. И стало жаль Есио, оставившего службу ради этой поездки.

Персики уже отцвели, а этот дурацкий холод все еще давал о себе знать... На соседних кроватях уже никого нет: дня четыре назад умер Носака. Сигэру пришлось наблюдать агонию этого человека, а потом остаться в палате одному. Кто знает, как это жутко.

Двигаться без посторонней помощи он уже не мог и попросил брата постричь его. Стрижка, правда, вышла неуклюжая, но Сигэру было приятно, точно ему проветрили голову. До тех пор каменнотяжелая, она вдруг стала почти невесомой.

— Ах, давно не было такого приятного самочувствия. Вот странно: волосы всегда полны эдо-ровья — растут себе, растут, того гляди до неба дорастут. И откуда они берут питание? — засмеялся Сигэру.

На тумбочке у кровати выстроились шеренгами пузырьки с микстурами и коробочки с порошками, и Сигэру напоминал брату о времени приема каждого из них с педантической пунктуальностью. Если же случалось, что Есио нечаянно рассыпал порошок, глаза Сигэру гневно сверкали и он кричал:

— Ты что же, погубить меня хочешь?

Расстаться с надеждой он не хотел до последней минуты. Он готов был прибегнуть к любому способу, лишь бы укрыться от бога Смерти. Он даже запрещал брату выбрасывать бумажки от порошков и почерневшим языком слизывал приставшие к ним лекарственные пылинки. Плача крупными слезами, он говорил:

— В этом заключено спасение! Я не хочу умирать! А ты рассыпал чуть не половину этого сокровища. Неужто тебе совсем не жаль меня? Собери все и подай мне.

И он шевелил руками, пытаясь подобрать с подушки едва видимые пылинки.

Рано утром двадцать четвертого приехала Таё, сестра Сигэру.

Хотя март уже был на исходе, ночи стояли холодные, и сестра, купив угля, затопила печь. И она и брат приехали к умирающему на последние гроши. Сигэру вглядывался в лицо сестры, и ему чудилось, что перед ним его мать. Да, видимо, он один из всей семьи оказался таким беспутным и себялюбивым!

Состояние Сигэру все ухудшалось, но поток образов продолжал кишеть в его мозгу. Разноцветные водовороты крутились перед глазами, и совершенные композиции возникали из них. И снова, и снова мечтал он о том, что если доведется ему вернуться в Токио, он напишет еще одну большую картину на тему из эпохи Хэйан. Ему хотелось еще раз, как в «Весне», со всей душевной силой и полнотой изобразить группу женщин.