Шесть шестых

— Ничуть я на вас не обиделся. Тем более что сначала вы ведь и меня подозревали, правда? — Смолин усмехнулся. — Не надо! Не надо делать этих отрицающих жестов, Арсений Петрович! Скажу вам по секрету, будь я на вашем месте, я бы думал абсолютно то же самое! Я понимаю вас лучше, чем вы себе это представляете.

— Тогда почему же вы не хотите назвать мне имя преступника?

— Потому что я и сам только сейчас его узнал. Только после вашего рассказа. Понимаете, в этом преступлении преследовалось одновременно очень много самых разных целей. Необходимо было создать ажиотаж, вытащить всех на третий этаж, сделать так, чтобы никто не мог толком вспомнить, кто и где находился все это время, и так далее. Требуется очень хорошее знание психологии, чтобы суметь превратить людей в возбужденную, нерассуждающую толпу. Я знаю только одного человека, который в состоянии так точно рассчитать все это. Но доказательств у меня никаких нет, поэтому я лучше промолчу. Лучше скажите мне, если можно, конечно, вы прослушиваете сотовый телефон, который передали Ребрикову?

— Да, нам удалось добиться разрешения.

— Тогда вы и сами скоро узнаете, кто это. Вряд ли я ошибаюсь, Арсений Петрович. Я тоже достаточно хорошо знаю людей.

— Надеюсь. Даже если нам и не удастся перехватить этот телефонный разговор, мы все равно будем вести пристальное наблюдение за Ребриковым и рано или поздно установим, кто тот человек, который так настойчиво ищет с ним контакта. В любом случае, Борис Евгеньевич, то, что Ребриков выиграл с помощью мошенничества, уже сомнению не подлежит. Так что можете больше не беспокоиться о своих деньгах — платить ему вам не придется. Вы же ко мне пришли для того, чтобы выяснить это?

— Нет, — к удивлению Колапушина, ответил Смолин. — Это я окончательно понял уже тогда, когда увидел пленку со встречей этой пары на Арбате и услышал доклады людей, которые за ними следили. Раз вы проводили аналогичную операцию, да еще так хитро обставленную, значит, считаете Ребрикова преступником. Просто я не знал подробностей, а теперь благодаря вам знаю. А поговорить с вами я пришел совершенно по другому поводу, Арсений Петрович.

— По какому? — Недоумение Колапушина возрастало. — По поводу моего будущего выступления на вашем канале? Так я еще и согласия на это вам не давал, и, честно говоря, даже и для себя не решил — дам я его или нет.

— Ну что вы, Арсений Петрович! Такие вопросы решаются на уровне старших редакторов соответствующих программ, в редких случаях на уровне шеф-редактора, не выше. Нет-нет, разговор совсем не об этом. Можно задать вам один вопрос?

— Спрашивайте. Только учтите, вовсе не на все вопросы я имею право вам отвечать.

Смолин улыбнулся:

— На этот имеете, не беспокойтесь. У вас ведь, кажется, можно выйти в отставку после двадцати лет службы?

— Да, а какое это имеет отношение…

— Самое прямое! У вас уже есть выслуга лет?

— В ноябре будет. Но я не собираюсь выходить на пенсию: я имею право служить и дальше и не собираюсь что-либо менять в своей жизни.

— А если я предложу вам перейти ко мне? Пенсию вы будете получать так и так, а вот оклад… Вот тут я вам гарантирую намного выше, чем вы получите здесь. Намного, Арсений Петрович, я не шучу!

— Уж не режиссером ли? — с иронией поинтересовался Колапушин.

— Нет, Арсений Петрович, не режиссером. Хотя, если бы вы окончили, скажем, Высшие режиссерские курсы, и режиссером с удовольствием вас взял бы. Есть у вас одно качество, которое позволяет мне сделать вывод — режиссер бы из вас вышел очень неплохой.

— Это какое же качество?

— Настоящий режиссер видит все произведение одномоментно. Не важно, что он ставит — фильм, спектакль или телепередачу. Главное — у него есть определенная идея и четкое представление обо всей работе сразу! Только начиная съемки, он уже ясно представляет себе, как и чем все закончится. И то, что находится внутри этой работы, тоже подчинено этой главной идее. А формы, в которых он это выразит… Это его дело. Но если у него имеется эта главная идея и он подчиняет ей свое творчество, то у него обязательно выйдет что-то значительное, вне зависимости от формы. Этим качеством обладают далеко не все люди. И никакое образование здесь не поможет! Человек способен чему-то научиться, сделать достаточно добротные вещи, но выдающимся, а тем более гениальным режиссером ему не стать никогда! Видимо, это какое-то врожденное качество. Впрочем, это касается не только режиссеров, но и художников, композиторов, скульпторов… Во всем этом есть что-то общее, но трудно объяснимое. Так вот, Арсений Петрович, у вас такое качество есть!

— Простите, я как-то не совсем вас понял… Вы что, хотите, чтобы я окончил эти режиссерские курсы? Я не собираюсь этого делать — у меня совершенно иная профессия!

— На самом деле это не помеха. Я знаком со многими режиссерами, которые вначале занимались вроде вас совсем другим делом. А в результате стали режиссерами — и хорошими, должен заметить. Но такие качества, как у вас, очень полезны и в другой работе. Вот про нее-то я и хотел с вами поговорить.

— И что же это за работа, Борис Евгеньевич?