Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова

— Да как их поймешь, когда они все орут! — вздохнул Дато. — Я им и говорю, слушай, нормальные люди должны нормально разговаривать, а они в меня миской кинули.

— Миской? — осторожно начал кто-то. — В морге?

— Ну да! Может, кастрюлькой! — с досадой поморщился Дато, пожимая плечами. — Я знаю?

— А каталка? — спросил самый дотошный. — Каталка-то наша куда делась?

— Да никуда не делась, там ее и оставил! На ней же труп лежит! — сообщил Дато. Он бросил окурок в ведро и поднялся. — Пусть сами теперь разбираются.

Вот такой был Дато. С другой стороны, человек с воображением способен принять газовые плиты и духовки за секционные столы, а поварих за патанатомов.

От греха подальше Дато перевели из санитаров в сестры-хозяйки: выдавать простыни и наволочки. Эта работа его полностью устраивала. Он получал на складе каталку белья, оставлял ее в подвале и шел по своим обычным делам — навещать земляков. Возвращаясь, он нередко обнаруживал каталку пустой, охотников поживиться на дармовщинку всегда было с избытком.

— Э-э-э! Пусть берут, если надо! — добродушно улыбался Дато. — Я не материально ответственный.

Иногда какая-нибудь сестра диагностического отделения подлетала к Дато и принималась голосить:

— Дато! Ну сколько можно сидеть, дурака валять!

У меня ни простыней нет, ни пододеяльников! Давай на склад, ведь опять до закрытия ничего получить не успеешь!

И тут Дато становился невероятно важным, чтобы не сказать — надменным:

— Ты кто такой, слушай? Ты почему командуешь, а? Иди свои таблетки-мамлетки раздавай, а в мои дела не лезь! Я тут брат-хозяин!

И если кто-нибудь при этом был рядом, охотно потом объяснял:

— Чтоб какой-то баба со мной так разговаривал!

В сентябре он уволился, решив в очередной — он уже и сам не помнил в какой — раз выйти на учебу, прервав академический отпуск. После этого мы с ним встретились почти через два года. К тому времени я окончил училище, в третий раз провалился в институт и работал медбратом в реанимационном отделении той же Седьмой больницы.

Дато появился неожиданно. Как рассказывали, утром позвонил главный врач Симонян и велел его взять на работу. Такие приказы не обсуждают, тем более в реанимации вечно был дефицит персонала. Дато страшно мне обрадовался, я оказался здесь единственным, кого он знал по службе в приемном покое, поэтому после утренней конференции тут же принялся меня обнимать и угощать «Мальборо». Он поведал, что за это время не сильно продвинулся в учебе, одолев лишь один семестр, и ему в который уже раз пришлось брать академический отпуск. Проведя несколько месяцев дома в Тбилиси, он почувствовал, что скучает по Москве, по больнице.

В отделе кадров ему предложили пойти медбратом в реанимацию, и он, особо не думая, согласился.

В отделении я работал уже с полгода и тут же клятвенно пообещал Дато, что раскрою ему все премудрости этой работы, помогу и подскажу, если что. Я водил его по блоку, рассказывал с большим воодушевлением, демонстрировал больных, аппаратуру, шкафы с растворами, ящики с лекарствами, лотки с инструментами. В какой-то момент я увидел, что Дато слушает вяло, без особого интереса, к тому же все время оглядываясь на дверь. Наконец он сказал: — Алеша, дорогой, я на минутку поднимусь к ребятам, давно никого не видел, ни Тимура, ни Георгия, ни Нико.

Я вздохнул, понимая, что эти сутки буду работать за двоих, а реанимация — это тебе не приемный покой, тут и полной бригадой вечно зашивались.

Да, он не изменил своим привычкам, уходя утром, появляясь к вечеру. К тому же от его присутствия не было никакого толку, он ровным счетом ничего не умел и даже не собирался ничему учиться. А годы, проведенные Дато в институте, странным образом никак не отразились на его знаниях и кругозоре.

Очень быстро и остальные поняли, что работать в паре с Дато — это пахать в одиночку, и начали бесконечно жаловаться заведующей отделением Суходольской.

Та пригрозила Дато увольнением, и как только он в очередной раз слинял к своему бывшему однокурснику Тимуру в хирургию на всю ночь курить, болтать и вспоминать былое, тут же воплотила в жизнь обещанное. Но не успел Дато отправиться в отдел кадров с подписанным заявлением, как Суходольской позвонил главврач и произнес лишь одно слово: «Оставить!» Поговаривали, что у отца Дато имелись связи на самом верху.

Зато он пообещал сам уволиться ближе к июлю, собираясь сначала съездить домой, затем отдохнуть на море в Батуми, чтобы набраться сил перед очередным учебным годом. Ему ставили всего два-три суточных дежурства в месяц, а те несчастные, с кем он был в паре, при взгляде на график хватались за голову и негромко матерились.