Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова

И после этого, что бы я ни сказал, что бы ни сделал, все производило фурор, на все Дима реагировал с невероятным энтузиазмом. Я все-таки помимо болтовни не забывал его натаскивать. Показывал, как заряжать капельницу, как делать инъекции, как кормить в зонд, как перестилать. По ходу дела он продолжал восхищаться уже моими реанимационными навыками, особенно тем, что я помню все дозировки и процентовки лекарств, эх, знал бы он, что в училище я не был аттестован по фармакологии. А уж когда я вогнал больному на первой койке подключичный катетер, Дима и вовсе испытал катарсис.

Во время очередного перекура он мне поведал, что же с ним тогда произошло, летом восемьдесят седьмого. Я ведь неслучайно уведомил его перед последним сеансом, что после мне потребуется долгий период восстановления, поэтому Дима, не полагаясь на мое ясновидение, рассказал все сам.

Его замели в армию после первого курса. Так как Дима был боксером, чемпионом Москвы, кандидатом в мастера, он попал в спортроту, где выполнил норматив, став мастером спорта во втором среднем весе.

И вот уже после демобилизации сидел он дома, когда в дверь ему позвонил пацан сосед:

— Дим, слушай! Тут какие-то козлы ко мне ввалились! Я их первый раз вижу. Про какой-то старый долг говорят, а я без понятия! Выручай!

Дима ухмыльнулся, убрал пацана с дороги и отправился в квартиру напротив. Ударом с левой он мог проломить стену.

Войдя, он успел лишь сказать:

— Ну что тут за дела?

И получил ножом в сердце. Он даже рассмотреть никого толком не успел. Шатаясь, дошел до своих дверей и отключился.

В этот самое время мать Димы возвращалась с работы, возможно предвкушая ужин и увлекательный фильм по телевизору. Она была доктором, точнее, анестезиологом и работала заведующей отделением в большой московской больнице. Когда двери лифта открылись, оказалось, что вся площадка залита свежей дымящейся кровью. Повернув голову, она обнаружила, что дверь в их квартиру приоткрыта и заляпана кровавыми отпечатками ладоней. От ужаса у нее пересохло во рту и застучало в голове. На трясущихся ногах она подошла к двери и заглянула.

На полу в прихожей в луже крови лежал ее сын и агонизировал. И тут она мгновенно собралась и сделала невозможное. Сорвав телефон с полки на пол, одной рукой набрала номер скорой «03», другой затампонировала рану носовым платком, принялась дышать рот в рот и в паузах кричать в трубку, лежащую рядом:

— Проникающее ранение грудной клетки с ранением сердца! Присылайте бригаду реанимации! Предупредите семьдесят первую больницу, пусть разворачивают операционную для торакотомии, кровь вторая плюс!

Они жили в Кунцеве, и до семьдесят первой там было рукой подать. Реанимобиль домчался спустя какие-то минуты, и Диму успели взять на стол еще на работающем сердце. В больнице ему пришлось провести ровно месяц. Десять дней в реанимации, три недели в отделении.

Услышав эту историю, я живо представил себе в красках, что же перенесла его мать. И сразу пожалел о своих экспериментах. Но открыться прямо сейчас, когда он смотрел на меня, будто школьница на кинозвезду, тоже было невозможно.

А Дима продолжал петь мне дифирамбы по поводу каждого моего жеста и действия, тем более к вечеру один за другим начали поступать больные, и там было чем себя проявить. А еще, когда кто-нибудь из нашей бригады вел себя со мной, по мнению Димы, фамильярно, он тут же вскидывался и реагировал весьма возмущенно:

— Какой он вам Лешка? Вы еще всем потом рассказывать будете, что с ним работали!

На Диму смотрели странно, пожимая плечами. Мол, взяли на работу мальчика, а он сумасшедшим оказался.

Конечно, можно было тянуть так еще долго, и у меня бы хватило фантазии еще месяц-другой изображать из себя графа Калиостро. Но дежурство выдалось мало того что бессонное, так даже и все перекуры закончились. Первую ночь осени граждане решили отметить ударным травматизмом. Поэтому наутро я вымотался до такой степени, что продолжать все это было уже неохота. Зато я договорился с сестрами из соседнего блока, и нам разрешили вдвоем сбежать в институт до утренней пятиминутки.

И вот когда мы ехали от Зубовской в Кожную клинику на троллейбусе, а Дима продолжал смотреть на меня как на чудо природы, не прекращая строить планы по нашему совместному обогащению, предлагая разнообразные варианты использования моих сверхспособностей, я и решил признаться. В тот момент, когда троллейбус проезжал мимо памятника Пирогову, я не выдержал и ткнул пальцем в окно. Там на противоположной стороне улицы проплывало здание темно-красного кирпича:

— Узнаешь место?

— Ну да! — немного растерявшись, сказал Дима. — Детская клиника, а что?