Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова

Именно это мне было и надо.

В штабе ожидаемо пошли мне навстречу, пообещав, что засчитают мою работу в реанимации за труд полезный обществу, и я на радостях тут же взял двенадцать суточных дежурств.

И когда спустя год Дима произнес свое: «Я там лежал!», мне стало понятно, где и когда я его видел.

Да, я решил его немного разыграть. А что, было воскресное дежурство, к тому же оно только началось, листы назначений еще не написаны, время на шутки есть, а больные в блоке все без сознания. И я всего-то запомнил несколько фраз, но мне хватило. Да вся мировая история полна примеров, как лишь пара слов может изменить ее ход, нужно только произнести их к месту и времени.

И тогда, проезжая на троллейбусе мимо Детской клиники, я взял и признался:

— Ровно год назад мы стояли рядом в очереди к Гостищеву, когда ты ему рассказывал про свое ранение в восемьдесят седьмом. Я не хотел тебя разыгрывать, прости, но больно уж случай подходящий представился.

Он все никак не мог поверить. Даже когда я ему повторил слово в слово, что он сказал нашему декану. И когда повторил, что тот ему ответил.

Знаете, а он на меня, в общем-то, и не обиделся. Просто очень расстроился, как расстраиваются дети, когда им сообщают, что никакого Деда Мороза не существует. Всем хочется верить в сказки.

И все-таки главное для студента — стать врачом и клиницистом. И я знаю, что у Димы это получилось.

А людей я больше не разыгрываю. Ну, почти.

Москва, январь 2021

Последний день

Татьяне Малкиной, изменившей ход истории

Ночь с 20 на 21 августа 1991 года.

Москва, Краснопресненская набережная

Сколько раз за сегодня я мимо этого свертка прохожу? Да уж не меньше десяти кругов нарезал, а все никак не решусь. Хотя непонятно, кого мне стесняться, ведь сейчас тут всем явно не до меня, к тому же стемнело, но все равно как-то неудобно. Ладно, вот еще пройдусь от баррикады и обратно, дождусь, когда народу рядом будет немного, может, тогда.

Хотя какой там немного, с каждой минутой люди только прибывают. И видно, что все основательно подготовились, правильно экипированы, на них штормовки, плащ-палатки, куртки и плащи, рюкзаки за спинами и тяжелые ботинки на ногах. А я в каких-то летних тапочках и тоненьком свитере, и под таким дождем все давно промокло насквозь.

Вечно завидовал людям с сильной волей и духом, они все делают основательно. Спокойно укладывают рюкзак, не торопясь и по случаю подбирают гардероб, плотно обедают, подходят к письменному столу, берут чистый лист бумаги и ровным почерком выводят: «Если не вернусь, деньги в верхнем ящике, всем все прощаю!»

Короче говоря, хорошо быть уверенным в себе человеком. Тут помимо убежденности в правоте своих помыслов и действий будешь и на баррикадах сражаться за свободу демократии сытым и сухим.

А я с утра заметался, задергался, все никак не мог понять, что же мне делать. В больницу, что ли, бежать, в реанимацию снова устраиваться, раненых принимать? И зачем я только оттуда месяц назад уволился? А все моя гордыня, решил, что впереди пятый курс, хватит уже полы мыть. Или в центр города ехать, где недовольный народ тысячами на улицы вышел?

И пока я так бестолково суетился, на коротких волнах по «Свободе» передали, что в Белом доме в ожидании штурма попросили покинуть здание всех женщин — депутатов и обслуживающий персонал. Тогда я сунул пачку сигарет в карман, какую-то мелочь, проездной на метро, подумал да и снял с себя часы с обручальным кольцом. Крикнул Лене, что за хлебом пошел, и сбежал. Даже пообедать не успел.

Сначала в больницу решил заскочить, набрать банок с полиглюкином, бинтов, жгутов да капельниц, но понял, что не успею. Еду в метро, а сам думаю: сейчас все пути к Белому дому перекроют суки эти, потом всю жизнь буду себя клясть, что сразу туда не рванул. А народ в вагоне кто книжку читает, кто анекдот соседу рассказывает, многие яблоки с дач везут, будто и не происходит ничего. Но на «Баррикадной» уже все было по-другому, плотная толпа бурлила и на платформах, и в вестибюле, а поезда все новых решительных людей подвозят, отважные женщины листовки и газеты, на ксероксе отпечатанные, раздают, кто-то флаг российский развернул, а мужик рядом на эскалаторе прямо в ухо как заорет: «Язова долой!», и толпа подхватила: «Ура!!!»

У Белого дома народу оказалось просто тьма, кто баррикады строит, кто радио слушает, а большинство, как и я, мотаются туда-сюда. К вечеру дождь как зарядил, так и не прекращается, меня уже выжимать можно. Кто-то слух пустил, будто народ тут кормят, вроде какие-то бизнесмены раскошелились, но где это происходит — непонятно, да и в такой густой толпе ничего не разобрать. И вот когда я начал круги нарезать, мокрый, холодный, голодный, чтобы хоть как-то согреться, тогда на каменном парапете Калининского моста я увидел хоть и подмокший, но нетронутый брусок шербета, словно привет из детства.