Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова

Ну как тут откажешь. Тем более за четвертак.

В общем, так получилось, что каждый вечер я приходил в реанимацию, а в терапию возвращался лишь под утро.

И через две недели этих бессонных ночей на контрольной гастроскопии у меня обнаружилась уже не одна, а две язвы. Заведующий отделением Александр Семенович Бронштейн нахмурился, спешно положил меня в блатную двухместную палату, прописал электросон и приставил ко мне нового врача, моего старинного знакомого Валю Седых, первейшего в институте гитарного виртуоза. Валя Седых пару раз заходил в медицинское училище, где репетировал наш ансамбль, и бескорыстно показывал секреты мастерства. Про Валю ходили легенды, не то он пил водку с самим Макаревичем, не то даже подрался с ним. В общем, мы с Валей постоянно трепались о гитарной игре и вспоминали молодость.

Моим соседом по палате оказался мужик с продувной мордой, заведующий складом кузовов для «Жигулей». Ему, видно, тоже стало скучно лечить свою язву, только в отличие от меня некуда было пойти, поэтому он на второй день начал бухать прямо в палате, не дожидаясь обеда. А так как бухать в одиночку было, прямо скажем, тоскливо, сосед быстро организовал себе приятное общество. Один его собутыльник звался Эдиком, это был паренек лет двадцати пяти с хитрой рожей, блатным прищуром и большой родинкой на шее. Он всю дорогу рассказывал, как в армии нес службу на складе ГСМ и продавал гражданским все что можно. А вторым был Гена, хотя все звали его Изотоп. У него была огромная, как глобус, голова и желтая кожа. Изотоп был, видимо, молодым, но никто точно не знал, сколько ему лет, на вопросы о возрасте Изотоп отвечал гордо, что сколько ни есть, все его. Я, конечно, мог подсмотреть данные в истории болезни, но было лень. Свою кличку он получил из-за того, что его водили на радиоизотопное сканирование в находящийся по соседству Онкологический центр. У Изотопа был алкогольный цирроз печени.

Зато бабушка Изотопа, что вырастила своего ненаглядного внука-алкоголика, была директором гастронома, что по тем временам считалось невероятным социальным и карьерным достижением. Как говорил сам Изотоп, мамаша бросила его еще в раннем детстве и уехала с хахалем куда-то за Урал, где и сгинула.

И вот это новоиспеченное трио принялось квасить с каким-то остервенением, как члены тоталитарной секты, которые ждут конца света. Водку им контрабандными тропами доставляли приятели заведующего складом кузовов, а закуску в количествах просто невероятных ежедневно подтаскивала бабушка Изотопа из своего гастронома.

Она навещала внука каждый божий день, всякий раз втаскивая в палату по две огромных сумки, больше похожие на рыболовные тралы.

Поставив их к стене у окна, бабушка, крупная рыхлая женщина, без сил опускалась на койку и, задыхаясь, произносила:

— Вот, Геночка, принесла тебе покушать!

На что благодарный внук неизменно отвечал:

— Да охота тебе сюда таскаться! Здесь же не зона, меня тут диетическим кормят.

На что бабушка с сомнением качала головой:

— Да разве ж я не знаю, как в этих больницах готовят! Тут и без того еда никудышная, так еще и своруют половину.

Отдышавшись, она начинала выгружать провизию. Всякий раз, оказываясь рядом, я, словно завороженный, не в силах был оторвать взгляд от этого зрелища, все смотрел и смотрел, не двигаясь с места. До этого мне казалось, что подобное разнообразие присутствовало лишь на страницах литературных произведений, где описывались залихватские будни купечества. Но нет, каким-то непостижимым образом осколки того разгула сохранились в подсобках некоторых московских гастрономов.

А эти бессовестные бухарики даже не отличались аппетитом. На столе у них царил скупой минимализм: банка селедки в винном соусе, черный хлеб и копченая колбаска. У Изотопа еда накапливалась в геометрической прогрессии, она была и в тумбочке, и под кроватью, и в холодильнике. Через какое-то время провизию пришлось складывать в тумбочку, под кровать и в холодильник Эдика. Потом и этого стало недостаточно, и запасы начали перекочевывать в холодильник и тумбочки нашей палаты. Можно было спокойно открывать в гастроэнтерологии что-то типа стола заказов, столь популярных в то время.

При этом все медсестры в отделении без перерыва жевали конфеты, шоколад и прочий кондитерский дефицит. Изотоп был хоть и пьющим, но не жадным.

У меня не было желания принимать участие в их оргиях, говоря начистоту, никто из них не обращал на меня никакого внимания, будто меня и не существовало вовсе. Но я частенько позволял себе немного отойти от предписанной мне диеты и слопать у Изотопа что-нибудь экзотическое, например стерлядь.