Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова

Такое впечатление, что ковылял глубокий старик. Леша осторожно брел, держась за стенку. От его мощной фигуры не осталось и следа. Голова, казавшаяся огромной, торчала на тоненькой шейке, как на стебельке, тоненькие ручки, тоненькие ножки. Наверное, он весил килограмм сорок, не больше. Он подходил и спрашивал закурить, даже не спрашивал, а свистел через трахеостомическую дырку.

— Сейчас у душманов «стингеры», — рассказывал он, затягиваясь, — вертушки наши сбивать научились, падлы. А без вертушек тяжко. Вертолет так квадратный километр обработать может — хер там потом от кого пряжку найдешь.

И он с шумом выпускал дым из дыры на тонкой шее.

Скоро Леша Гусев опять загремел к нам, на этот раз у него началась спаечная болезнь после удаления селезенки. Мы его подлечили и снова отправили в хирургию. Через месяц он попал к нам по причине стеноза трахеи. Спустя пару недель его опять подняли в отделение. В общей сложности из полутора лет, проведенных Лешей Гусевым в больнице, семь месяцев он находился в реанимации.

В редких случаях у нас лежат недели две. Реаниматологи с двадцатилетним стажем могут по пальцам перечислить пациентов, которых они лечили больше месяца. Таких помнят по именам, фамилиям, диагнозам и прочее. Семь месяцев, хоть и с перерывами, что провел у нас Леша Гусев, это был абсолютный рекорд.

Сказать, что мы к нему все привыкли, это ничего не сказать. Каждый в нашем отделении провел десятки бессонных ночей рядом с ним — и когда он был в коме, и когда он начал приходить в себя, и когда он задыхался от стеноза трахеи, и когда погибал от пневмонии, при этом мы все что-то с ним постоянно делали, я имею в виду физические действия. Мы его кололи, вешали капельницы, подключали ко всяким аппаратам, вводили ему пищу в зонд, а позже кормили с ложки, а главное — без конца мыли, перестилали, перевязывали.

Наверное, я не сильно преувеличу, если скажу, что Леша Гусев стал для многих из нас близким человеком.

Ночь с 20 на 21 августа 1991 года.

Москва, Краснопресненская набережная

Я даже умудрился задремать у этого костра — тепло, хорошо, какая-то добрая женщина налила мне чай из термоса, а бородатый мужик с гитарой очень увлекательно рассказывал про пионерский лагерь под Форосом, куда он ездил в детстве, а теперь в этих местах сидит под арестом Горбачев.

А я тоже было собрался рассказать про свой пионерский лагерь, хотя там, насколько мне известно, никого в застенках не держат, но в это время через репродукторы объявили, что к Белому дому стягиваются военные части, укомплектованные азиатами и кавказцами, и что нас скоро начнут резать.

Все напряглись, на какое-то время разговоры прекратились, и я снова задремал. А когда проснулся, уже стало светать, правда, никакого солнца не было, но небо просветлело, да и дождь прекратился. И как-то сразу стало спокойнее. Я встал, вылез из-под навеса эстакады, прикурил последнюю сигарету и решил размять ноги. Минут через десять меня вдруг окликнул мой однокурсник Мишка Будкин и сообщил, что, во-первых, он тут на баррикадах встретил нашего преподавателя Павла Андреевича и по этой причине надеется, что проблем с терапией на пятом курсе у него не будет, и во-вторых, что неподалеку раздают еду и сигареты, ну мы и двинули в этом направлении.

Действительно, какие-то веселые девушки ловко нарезали бутерброды с колбасой, а со стоящего рядом грузовика молодой паренек горстями кидал курево всем желающим в подставленные руки. Я слопал два дармовых бутерброда и поймал пачку «Космоса». Тем временем начался митинг, который хоть и не было видно, зато было хорошо слышно, так как выступающие говорили в микрофон через мощные усилители.

А потом, когда группа «Мистер Твистер» заиграла свои веселые песни в стиле ретро, я отправился в сторону метро. Вдруг стало понятно, что все закончилось.

Дежурные у турникетов метро «Баррикадная» кричали, чтобы те, кто в штормовках, проходили бесплатно. За неимением штормовки я показал проездной и меньше чем через час был дома, где моему появлению уж точно обрадовались.

А Леша Гусев, когда выписался из больницы, часто к нам забегал, тем более что влюбился в одну из наших медсестер Олю Николашину. Было очень трогательно смотреть, как он мялся, прежде чем всучить ей очередную шоколадку.

Лешина мама несколько раз звонила Владимиру Сергеевичу, чтобы тот образумил сына. Ее беспокоило, что Леша опять стал проводить время с той же компанией, с которой так славно встретил праздник Первое мая. По ее словам, он начал поддавать, и когда ему подносили очередной стакан, говорил: «Да по хрену все, я и Афган прошел, и реанимацию!» Владимир Сергеевич клятвенно обещал поговорить с Лешей и наставить того на путь истинный.

Последний раз я видел его поздней осенью восемьдесят шестого, через год после выписки. Леша здорово отъелся, у него опять появились широкие плечи и мощная шея. Он даже вставил себе белые красивые зубы взамен выломанных при первой интубации. И еще он все время широко и радостно улыбался.