Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова

Есть мнение, что свое прошлое любят вспоминать люди, у которых нет ничего хорошего в настоящем и вряд ли что-то интересное маячит в будущем. Но это конечно же преувеличение. Видел я множество неудачников, у них и по отношению к прошлому тотальная амнезия, ничего не помнят и вспоминать не желают, и в настоящем постоянно страдают и ноют, и от будущего ничего хорошего не ждут.

Словно читая мои мысли, Мазурок посмотрел на нас и вдруг проговорил:

— Я что хочу сказать. Вот мы часто вспоминаем случаи невероятных исцелений, как после многомесячной комы или часовой остановки сердца люди домой выписывались в полном здравии. Это все, конечно, смахивает на небылицы, но при желании даже такие вещи можно объяснить.

Да, мысленно согласился я, все можно объяснить. Действием препаратов, внешними воздействиями, физиологией и вообще медицинской наукой.

— Но однажды, мужики, — продолжил Мазурок и поднял воротник пальто, — при мне такое случилось, я это не то что объяснить, рассказать не каждому решусь. Короче говоря — чудо.

Если такой человек, как Юрий Владимирович — недаром он доктор наук и прочее, — говорит о чуде, не грех и послушать.

— Лежал у нас мужик, кардиохирургический больной, — начал он. — Ну как лежал — помирал. Ему, дай бог памяти, пару клапанов поменяли, и все с самого начала с ним было не слава богу. Сердце не качало, давление не держал, сам не дышал, а потом еще и рана загноилась. К нему каждый день мама приходила старенькая, а что я ей мог сказать, если ему с каждым днем только хуже? Так и говорил, что все плохо и надежды никакой.

— Виталик! — неожиданно для самого себя пробормотал я, вдруг сообразив, о ком идет речь. — Виталик Ведерников!

— Что? — спросил Мазурок, немного раздосадованный оттого, что я его перебил. — Какой еще Виталик?

— Больного так звали, — охотно пояснил я. — Я этого Виталика очень хорошо помню. Да и маму его тоже.

Хотя и правда удивительно, можно подумать, что за десять лет у нас больше никто не помирал после операций. Но я почему-то сразу понял, что именно Виталик герой этого повествования. И не только потому, что у меня память как у молодого. Как-то почувствовал.

И по мере того, как Юрий Владимирович рассказывал, в голове моей начали всплывать картинки той истории, что и правда произошла тридцать с лишним лет назад. Только я вспоминал уже тихо, про себя, дабы больше не перебивать.

Ну так вот. Дело было давно, в середине восьмидесятых. Лежал у нас больной во втором блоке на второй койке у окна по имени Виталий, по фамилии Ведерников. Такой обычный мужик, лет сорока. И действительно, как сказал Мазурок, помирал. Поступил он с сочетанным пороком сердца, и по этому поводу ему решили аортальный с митральным клапаном спротезировать, недельку-другую полечить и домой выписать. Но еще в операционной начались проблемы. Сначала он крованул, потом заводиться не захотел, а как привезли на давлении шестьдесят, так выше и не поднималось, даже на норадреналине. А мы уже знали: если норадреналина по тридцать кубиков за сутки вливать, так потом вряд ли живого снять получится.

Скоро у него анемия развилась, и даже частые переливания крови картины не меняли, дальше пневмония присоединилась, да с таким ослабленным иммунитетом немудрено. А тут еще послеоперационная рана загноилась, ну и как логичное продолжение начался сепсис, да такой, что в крови синегнойка с протеем высеялись. На меня еще в лаборатории нашей дурным голосом орать начали, когда я результат посева забирал, что такого быть не может, что человек с подобной инфекцией просто заживо гнить должен. Я им тогда предложил зайти и лично убедиться, что он именно заживо и гниет. Там запах стоял такой, что даже в коридоре ноги подкашивались.

Бедняга Ведерников, как и большинство больных его профиля, был жителем Архангельской области, у нашего отдела кардиохирургии существовал какой-то договор с их облздравом. Архангелогородцы редко приезжали в сопровождении родственников, тогда невероятно трудно было найти в Москве пристанище. Но маме Ведерникова удалось где-то у черта на куличиках снять угол, поэтому она ежедневно являлась для беседы с лечащим врачом к часу дня в холл у дверей в отделение.

Доктор Мазурок был мужиком душевным, хотя и скрывал это под маской внешней суровости. Да тут еще не таким будешь! Помимо того, что его назначили комсоргом отделения и он должен был бегать сутками напролет за всеми, вытрясать взносы, Юрий Владимирович в любую свободную минуту пытался проводить научные опыты с высокочастотной вентиляцией легких, несмотря на не самые лучшие для этого условия. И хотя ему даже выделили помещение внутреннего противошокового зала для его экспериментов, далеко не все сотрудники относились к этому храму науки с должным уважением. Так и шастали туда безо всякого дела, особо наглые дрыхли ночами там на койке, а некоторые, самые циничные, пытались на ней заниматься сексом.

И вот Мазурок каждый день выходил в холл и сообщал маме Ведерникова, что дела у ее сына хуже некуда, причем буквально с каждым часом ситуация только усугубляется, и это несмотря на все усилия.