Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова

Было в его внешности что-то плакатное. «Как дела, братуха, — снисходительно хлопал он меня по плечу, — что грустный такой, небось голодный?»

Он умер меньше чем через месяц, просто пришел домой после какой-то очередной попойки, рухнул на кровать и во сне захлебнулся собственной рвотой.

И тогда внутри у нас что-то сломалось, даже у самых циников. С тех пор его имя почти никогда не произносили вслух.

Он не должен был так уйти, наш Леша Гусев.

По телевизору показывали Ельцина, Руцкого, еще каких-то политиков. Я подошел к кухонной полке, нашарил склянку со спиртом, налил треть стакана, разбавил водой из-под крана и жахнул залпом. Я никогда так не делал раньше, тем более в одиночку.

А потом лег на диван и уснул. Никто еще не знал, что вчера был последний день советской власти.

Москва, 2008

Чудо

Юрию Владимировичу Буйденку, доктору и человеку

Мы стояли на высоком берегу Оки и щурились от многократно отраженного льдом и снегом яркого мартовского солнца.

В этом году ежегодный слет ветеранов Первого меда было решено провести здесь, в Тарусе, и идея эта оказалась весьма удачной. Главное, отель удалось выкупить полностью, поэтому гвалт, шум и вопли, не стихающие даже ночью, сейчас не мешали другим постояльцам.

Мы собирались большой компанией много лет подряд, подгадывая к Масленице, и за год успевали соскучиться. Удивительно, как все эти истории, песни, байки, бородатые анекдоты, что заставляли меня морщиться еще давным-давно, мало того что стали вдруг вызывать умиление, так еще и казались с каждым годом все остроумнее и актуальнее.

В ожидании экскурсовода разбитый на группки народ топтался на пятачке между рекой и Петропавловским собором, ведя оживленные беседы. Мною было подмечено, что самые веселые разговоры происходят в день заезда. Люди встречаются, многие не видели друг друга с прошлой Масленицы, все выпивают, шутят, хохмят, поют песни студенческой юности. Второй же день, особенно первая его половина, тяжкий, похмельный. И это настраивает людей на серьезный лад. Тут в ходу уже другие темы: политика, Крым, Украина, оптимизация здравоохранения.

Я очутился в той группе, где обсуждали войну, вернее, литературу о войне. Володя Гуськов утверждал, что нужно читать правдивые вещи, например воспоминания Николая Никулина, а Дима Иванов почему-то кипятился и возражал в том смысле, что какая разница, правда-неправда, главное, что итог неоспоримый, победа за нами, а таким вот многочисленным никулиным, видимо, очень жаль, что Россия не стала немецкой колонией и они не пьют баварское пиво с сосисками. Не успел я ему сообщить, что нынче с выбором баварского, саксонского, франконского и прочего пива, не говоря уж о сосисках, в Москве дела обстоят ничуть не хуже, чем в Берлине, как Дима вдруг прибегнул к железному аргументу:

— А я горжусь тем, что я русский и православный!

Он произнес это с явным вызовом, будто ему не книжки советовали читать, а собрались тащить на костер инквизиции. Тут, в этом месте, Диме следовало широко перекреститься на маковки собора, но вместо этого он вдруг оставил нас и решительным шагом направился налево к памятнику Цветаевой. Возможно, сообщить и Марине Ивановне о своем кредо. Таким образом, в дискуссии неожиданно была поставлена точка, и чтобы не торчать столбом, я прошел немного вперед, к черному на фоне снега памятнику Белле Ахмадулиной. Заложившая руки за спину поэтесса отсутствием оных напоминала Венеру Милосскую. Я тут же представил, как лунной ночью тут можно помереть со страху, если неожиданно натолкнуться на эту фигуру.

Неподалеку обнаружился доктор Мазурок, мой бывший комсорг. Он, переминаясь с ноги на ногу на узкой полоске снега у самого края обрыва, задумчиво смотрел окрест. Напротив, на самой середине реки, во льду образовалась основательная полынья, вдалеке угадывались крыши Велегожа, а к маю, когда окончательно оттают большие песчаные отмели на том берегу, склоны покроются цветами, а деревья листвой, здесь будет вообще красота.

Мне кажется, именно Ока — главная русская река, а никакая не Волга. Картинки по берегам самые что ни на есть пасторальные, осинки, березки, рябины, с ума сойти. Просто Волга огромная, судоходная, течет издалека, впадает, как известно, в Каспийское море, а русского в ней, особенно на юге, не сказать чтоб уж много. Нужно бы узнать, что по этому поводу думают патриоты, вот тот же Дима, хотя кто его знает, вдруг возьмет да обидится?

Тут мои размышления прервал Андрюша Орликов, подкравшись сзади, он гулко хлопнул меня по спине, обозначив тем самым свое присутствие. То, что Андрюша присоединился к нам с Мазурком, было логично. Мы вместе работали в одном отделении, придя в реанимацию почти одновременно, и также одновременно и уволились. Нам было что вспомнить.