Шестая загадка

Проглотив последний кусок, я решил немного прогуляться. И пожалел об этом, едва покинув заведение Амирама, потому что тут же окунулся в уличное пекло. Детективы обычно стоят под дождем, по их широкополым шляпам и длинным плащам стекают струи дождя, а ты броди тут в тридцативосьмиградусную жару с пятнами пота под мышками. Я все-таки дошел до порта, уговаривая себя, что пот – это тоже способ расходовать калории, и минут пятнадцать постоял на уродливом бетонном пирсе, созерцая воду. Беседа с Кравицем не только встревожила меня, но почему-то напомнила мне о безрассудном романе, который был у него с моей сестрой незадолго до ее убийства. Он был женат, а она не замужем, и мне, наверное, следовало выбить ему пару зубов, но я этого не сделал. Поняв, что эти черные мысли ни к чему меня не приведут, я набрал номер Мубарака. Он обрадовался моему звонку и сказал, что Кравиц уже предупредил его. Я спросил, нельзя ли навестить его прямо сейчас.

– Я старый пенсионер, – рассмеялся он. – Чем мне еще заниматься?

Он объяснил, как проехать к его дому в районе Хадар-Йосеф. Я пообещал быть у него через двадцать минут, но добрался за десять. Если уж везет, то везет во всем.

Мубарак жил в маленьком домике на улице Вильнюсской общины, застроенной одним подрядчиком по единому проекту. Когда-то все эти строения были одинаковыми, но годы на каждом прорезали свои морщины. Дом бывшего полицейского был окружен ухоженным садиком и забором, выкрашенным белой краской. Когда он открыл мне, я обратил внимание, что брюки у него подтянуты высоко, чуть ли не по самую грудь, как иногда делают старики. В остальном он выглядел как обычно: крупный, с загорелой лысиной и в квадратных очках в металлической оправе, которые придавали ему немного сонный вид. Мы симпатизировали друг другу, но близко никогда не сходились. Возможно, из-за разницы в возрасте и в званиях.

Наши отношения вышли за рамки профессиональных единственный раз. Это случилось, когда его жена умирала от лейкемии. У Мубарака не было детей, поэтому весь отдел по очереди дежурил в больнице, чтобы не оставлять его одного. В полиции принято делать подобные вещи. Поэтому, когда ты выходишь из игры, у тебя появляется чувство, что у тебя ампутировали ногу. Или вырезали сердце.

В одну из таких ночей мы с ним сидели вдвоем на пожарной лестнице отделения паллиативной медицины, пили кофе из картонных стаканчиков и курили. Из уклончивых ответов врачей было ясно, что его жене осталось совсем недолго, и Мубарак вдруг заговорил о любви. «У вас, молодых, – презрительно сказал он, – каждый день новая любовь. Вы не понимаете, что значит прожить с одной женщиной сорок лет. Знать, что у вас никогда не будет детей, и все-таки оставаться с ней, потому что без нее ты – не ты. Как ты думаешь, – неожиданно сердито спросил он, – сколько раз за сорок лет она сказала, что любит меня? Сколько? Скажи!»

Я беспомощно пожал плечами.

«Три раза, – почти выкрикнул он. – Один раз на свадьбе, второй раз, когда я вернулся с Шестидневной войны, а третий – месяц назад, когда мы ехали в больницу. Но мне этого хватало. Потому что любовь не в словах. Она в том, чтобы прожить жизнь вместе. Выплачивать ипотеку, и мыть посуду, и, уезжая на конференцию в Германию, помнить, что размер ноги у нее тридцать восемь с половиной и она не любит слишком высокие каблуки. Вот это и есть любовь».

Я с ним согласился, и он замолчал, но продолжал сердито сопеть. Через два дня она умерла.

Он не женился снова, но и не сломался. После траурной шивы вернулся к работе, и через две недели все опять начали рассказывать при нем анекдоты. Он продолжал вести расследования в своей методичной и немного нудной манере, которая, как правило, давала результат. Я знал, что вечером получу от Кравица папку со всеми отчетами, но мыслей следователя в них не найду. В них содержатся только те данные, которые можно предъявить в суде. Предположениям и умозаключениям, а тем более тупиковым версиям там нет места, хотя в них иногда скрываются самые важные детали.

– Я завариваю чай. Будешь?

– В такую жару?

– Я ее не чувствую. В доме прохладно.

Внутри действительно было прохладно. Домик был небольшой, но очень опрятный. В углу гостиной стоял включенный без звука телевизор, на стене висели полки, уставленные молитвенниками и книгами Торы; рядом – целый шкаф, набитый американскими детективами. Я узнал Клэнси и Гришэма и несколько томов – на английском, надо же! – пера старых мастеров: Рэймонда Чандлера, Дэшила Хэммета, Микки Спиллейна. Он перехватил мой взгляд.

– В Ираке мы все учились в английских школах, – сказал он. – Не то что вы, невежды ашкенази. У нас все дети с шести лет читали по-английски.

Я дурашливо отдал ему честь и, чтобы не слишком зазнавался, добавил:

– Конечно, вы, иракцы, такие интеллигенты, что постоянно ходите в пижамах, чтобы чуть что лечь в постель и почитать.