Читаем Шестьдесят рассказов полностью

— Догадываюсь, — кивнул Джакомо. — Всегда находятся мошенники, которые за большие деньги подсовывают новичкам тайные, чудодейственные мази. В молодости и я клюнул на эту удочку.

— Мази здесь ни при чем. Мое средство — молитва.

— Ты молишь Бога об исцелении? И убежден, что избавишься от недуга? А мы, по-твоему, не молимся? Не проходит и дня, чтоб мы не обращались мыслями к Богу. Однако еще никто…

— Вы молитесь. Верно. Но не так, как я. По вечерам вы отправляетесь за новостями к часовому, а я читаю молитву. Вы трудитесь, познаете науки, забываетесь в азартных играх, живете, как все, а я молюсь, молюсь без устали, исключая минуты, необходимые для поддержания сил. Я молюсь непрестанно — за едой и даже во сне. С недавнего времени я думаю только об одном: встать на колени и взывать к Господу. Молитвы, которые произносите вы, ничего не стоят. Подлинное моление есть невыносимая тяжесть. К вечеру я изнемогаю от усталости. Как нелегко на заре, едва пробудившись ото сна, тотчас вновь приступать к молитве… Порой смерть кажется мне избавлением… Но я собираюсь с духом и падаю на колени. Ты стар и мудр, Джакомо, ты должен меня понять.

В этот момент Джакомо стал покачиваться, силясь удержать равновесие. Горькие слезы залили пепельную корку его лица.

— Правда, правда, — рыдал старик. — И я в твои годы… и я предавался молитвам. Я стойко держался семь месяцев. Уже затягивались раны и кожа становилась гладкой и красивой, как прежде… Я выздоравливал… Но однажды я не выдержал, и все мои усилия пошли прахом. Теперь ты видишь, каким я стал…

— Значит, — сказал Мзеридон, — ты не веришь, что я…

— Да поможет тебе Бог! Мне нечего больше сказать. Да вселит в тебя силы всемогущий Господь, — проговорил старец и поскакал к стене, где уже толпились остальные.

Уединившись в своем жилище, Мзеридон вернулся к молитве, безучастный к призывам прокаженных. Стиснув зубы, обливаясь от напряжения потом, он боролся с напастью, обращаясь мыслями к Богу. И вот отвратительная корка начала постепенно сворачиваться и отпадать, а на ее месте воскресала здоровая плоть.

Слух об этом разнесся по всему лепрозорию. Вокруг хижины стали собираться любопытные. О Мзеридоне пошла слава, что он святой. Удастся ли ему победить болезнь, или столько сил потрачено впустую? Одни говорили, что удастся. Другие сомневались. Юноша был непреклонен.

В один прекрасный день Мзеридон вышел из хижины после двухлетнего затворничества. Солнце осветило его лицо. На нем не было больше следов проказы, оно не напоминало звериную морду, но сияло былой красотой.

— Он исцелился, исцелился! — кричали прокаженные, не зная, плакать им от радости или умереть от зависти.

Мзеридон действительно выздоровел. Теперь, чтобы покинуть лепрозорий, нужно было получить разрешение. Он отправился к врачу. Каждую неделю тот проводил осмотр больных. Оглядев его, врач заключил:

— Считай, что тебе крупно повезло, парень. Должен признать, ты почти здоров.

— Как? Только почти? — В голосе юноши звучало разочарование.

— Взгляни-ка на эту болячку, — ответил врач и дотронулся палочкой до крошечной точки пепельного цвета на мизинце ноги. — Хочешь выйти на волю — избавься и от нее.

Мзеридон вернулся в хижину. От отчаяния у него опустились руки. Ведь он считал себя спасенным и, сбросив груз напряжения, уповал на заслуженную награду. Оказывается, ему предстоит и дальше нести свой крест.

— Мужайся, — подбадривал его старый Джакомо. — Осталось последнее усилие. Главное уже сделано. Было бы безумием отказываться от начатого.

Неприметная морщинистость на мизинце ноги, казалось, не хотела уступать. Прошел месяц беспрестанных, усиленных молитв. За ним другой. Тщетно миновали еще три месяца. Силы Мзеридона были на исходе, когда однажды ночью, ощупывая больную ногу, он почувствовал, что язвы больше нет.

Прокаженные встретили его ликованием.

Наконец-то он был свободен. Перед кордегардией Мзеридон простился со всеми. Старый Джакомо, подпрыгивая, проводил его до ворот. Были проверены документы, скрипнул в скважине ключ, и часовой распахнул ворота.

В лучах утреннего солнца открылся мир, полный свежести и надежд. Шумели леса, зеленели луга, пели птицы. Вдали виднелся город, высились островерхие башни, белели террасы, окаймленные садами, развевались хоругви. Высоко в небе плыли воздушные змеи в виде сказочных драконов, а под ними кипела многоликая жизнь: услады, роскошь, женщины, приключения, двор, интриги, власть, подвиги — царство людей!

Старый Джакомо внимательно наблюдал, как лицо Юноши озарилось улыбкой. Мзеридон в самом деле улыбнулся при виде свободы. Но то был короткий миг. Внезапно юный рыцарь побледнел.

— Что с тобой? — спросил старец, думая, что от волнения у того перехватило дыхание.

Часовой поторопил:

— Шевелись, парень. Проходи, да я закрою. Или тебя упрашивать надо?

Мзеридон отступил назад и закрыл лицо руками:

— Это ужасно!

— Что с тобой? — повторил Джакомо. — Тебе плохо?

— Не могу! — проговорил юноша.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Публицистика / История / Проза / Историческая проза / Биографии и Мемуары