Шестьдесят рассказов

Тогда в мире несколько дней царило смятение, шли бурные споры, всех охватила слепая ярость, президент Соединенных Штатов обнародовал длинное обстоятельное послание. И наконец, когда люди обдумали услышанное, началась самая настоящая паника, как будто было объявлено о пришествии мессии.

— Что за пошлость! — сказали ученые, отвергая нелепую гипотезу. — Сейчас не Средние века!

— Какой стыд! — сказали богословы, оскорбленные дерзким предположением, что Царствие Небесное может находиться так близко, прямо над нами, так что, поднимая голову, мы чуть не вторгаемся в его границы. Однако ученым и богословам в конце концов пришлось умолкнуть, и с тех пор они уже не смеют подать голос.

Но вот какая беда: вместо того чтобы ликовать от чудесной близости Бога Вседержителя и его Царства, устраивать пиры и празднества, люди, напротив, утратили радость жизни. Они перестали вести войны, перестали даже ненавидеть друг друга: а зачем тогда жить, спрашивается? Всевышний сказал: сюда вам нет пути, здесь мой дом. Получается, что Земля съежилась до размеров ореха, превратилась в гнетущую темницу, откуда мы больше не сможем бежать. Человек жалок. Никогда прежде его взгляд не устремлялся так жадно в глубину долин Вечности, теряясь в круговороте бесчисленных светил. Даже Луна, когда-то казавшаяся нам чуть не нашей собственностью, снова обрела суровое величие неприступных горных вершин. Бесплотные вереницы блаженных — теперь мы наконец знаем это — с пением плывут над нами. (А мы-то думали, Данте Алигьери все это сочинил!)

Нам бы возгордиться: ведь жилище ангелов оказалось поблизости от нас, прямо-таки у дверей старой зловредной планеты Земля, козявки из козявок, рассеянных по Вселенной. Разве это не свидетельствует о том, что нам оказано предпочтение перед другими тварями Божьими? Но нет: мне кажется, у всех возникло смутное чувство обиды, словно у бездомной собачонки, которая воображала себя хозяйкой жизни, пока не увидела рядом громадного породистого дога, или у оборванца, которому кусок не лезет в горло, если рядом усядется сверкающий золотом сатрап, или у пастуха, который однажды заметил, что за рощицей, в ста шагах от его хижины, король построил свой дворец. И вдобавок еще эта божественная музыка, несущая смерть. Там, наверху, играют и поют. И нет такого надежного заслона, будь он даже прочен, как Китайская стена, чтобы защитил нас от этих звуков, слишком прекрасных, несовместимых с жизнью.

Вот о чем печалится старик Форрест ночами, когда страдает от астмы, лежа в шезлонге у себя на веранде. В этом причина и нашего общего уныния. Ибо там — Небесная Крепость, Царство Вечной славы, Эмпирей, Божественный Элизиум. Но также и наш последний предел, преграда на нашем пути, — а мы ведь живые люди! Сознаемся: даже массивный свод из камня и железа не давил бы на нас так тяжко, как давит Рай! Можно ли считать эти слова богохульством?

29 ИСКУШЕНИЯ СВЯТОЮ АНТОНИЯ

Когда лето уже на исходе, господа дачники поразъехались и самые красивые места опустели (а в окрестных лесах слышны выстрелы охотников, и с продуваемых ветром горных перевалов на условный сигнал — голос кукушки — спускаются первые осенние гости с таинственной ношей за плечами), вот тогда, поближе к закату, часов этак в пять-шесть, стягиваются порой огромные кучевые облака — наверное, для того, чтобы вводить в искушение бедных деревенских священников.

Именно в это время в помещении, служившем некогда спортивным залом, молоденький помощник приходского священника дон Антонио дает детям урок катехизиса. Вот тут стоит он, тут — скамьи с сидящими на них детьми, а в глубине, за скамьями, — во всю стену окно, обращенное к востоку, в сторону величавой и прекрасной горы Коль-Джана, залитой светом заходящего солнца.

— «Во имя Отца и Сына и Свя…» — начинает урок дон Антонио. — Дети, сегодня мы поговорим с вами о грехе. Кто из вас знает, что такое грех? Ну, Витторио, давай… Интересно, почему это ты всегда садишься в самом последнем ряду?.. Так вот, можешь ли ты сказать мне, что такое грех?

— Грех… грех… в общем, это когда человек совершает всякие плохие поступки.

— Да, конечно, так оно примерно и есть. Но правильнее было бы сказать, что грех — это оскорбление, нанесенное Господу Богу, поступок, содеянный в нарушение его заповеди.

Между тем облака над Коль-Джана начинают перемещаться, словно подчиняясь воле какого-то хитроумного режиссера. Ведя урок, дон Антонио прекрасно видит все это через стекла, как видит он паука, затаившегося на своей паутине в одном из углов окна (почему-то как раз там, где мошкары почти нет), и неподвижную, скованную осенней немочью муху, сидящую неподалеку. Сначала облака располагаются следующим образом: из удлиненного плоского основания вытягиваются какие-то протуберанцы, похожие на огромные клоки ваты, затем мягко очерченные края этой фигуры постепенно превращаются в сцепленные друг с другом завихрения. К чему бы это?