Шестьдесят рассказов

Затем повернем трубу на 24 градуса, и в поле нашего зрения попадет третий спутник, «Faith»;[24] он был третьим и по времени. Его назвали так потому, что он символизировал веру, побуждавшую людей снова попытаться сделать то, что не удалось другим. Своими очертаниями он напоминает «Норе», только размером побольше. Он выкрашен в желто-черную полоску, которую легко различить и сейчас. Именно эта полоска более всего другого убеждает нас в том, что он — создание наших рук, а не блуждающий обломок какой-то неведомой звездной катастрофы. «Faith» полетела с экипажем из пяти человек: их звали Палмер, Сью, Лазаль, Козентино и Томпсон. На пяти кладбищах, рассеянных по нашему маленькому миру, ждут пять отверстых могил; но эти пять человек все еще вращаются, по-видимому не тронутые тлением; когда род человеческий прекратится, они все еще будут вращаться.

Страшная дата этого последнего запуска — 24 марта 1958 года. Эту дату не отмечают как национальный праздник, и каждая годовщина проходит незамеченной, словно мы боимся напомнить о ней. Даже в школьных учебниках истории ей отведены лишь скупые строки. Однако своей важностью она затмевает битвы при Заме, при Вальми, на поле Куликовом и при Ватерлоо, а также открытие Америки и Великую французскую революцию (пожалуй, с ней можно сопоставить разве что рождение Господа нашего Иисуса Христа). С тех пор — я сам прекрасно помню, какой была жизнь в прежние времена, — с тех пор люди переменились. Все стало другим: мысли, работа, желания, обычаи, любовь, развлечения. Не решаясь признаться в этом самому себе, человечество пошло по иному пути. Лучшему или худшему? Не надо спрашивать об этом, достаточно оглядеться вокруг, послушать разговоры, понаблюдать события, которые происходят в нашем 1975 году. (Однако старик Форрест, прикованный к постели, ясными ночами без устали наблюдает за тремя причудливыми движущимися снарядами — в нем бурлит гневное недовольство тем, что случилось, протест против рокового открытия, изменившего нашу жизнь.)

Вспомним: «Норе» была снабжена мощным радиопередатчиком. Запуск и траектория полета были безупречны, весь полет контролировался с Земли с абсолютной метрической точностью. И вдруг все увидели, как она накренилась, смешно завалилась на бок, да так и осталась в этом положении, словно свечка, неумело прицепленная на елку. Никаких сообщений по радио, никаких признаков жизни. На все легла печать молчания.

«Faith» и «L.E.» бросили вызов друг другу, когда первое разочарование несколько позабылось. Первым к запуску был подготовлен «L.E.»: воспоминание о трех покойниках, погребенных в межзвездной пустоте, усугубляло торжественность церемонии. Он был запущен в ноябре 1957 года, и его расчетная траектория должна была пройти поблизости от «Норе», этой безжизненной космической развалины. Синьора Лойс Бергер вошла в космический аппарат последней. И перед тем как металлическая дверь закрылась, она еще раз высунула свою прелестную головку, приветствуя ликующую толпу. Затем вспышка, рев атомных двигателей, жуткий вой, который нам не забыть никогда. И вот уже яйцо превратилось в крохотную искорку, таявшую на глазах.

— Все в порядке, — сразу же сообщил бортовой радиопередатчик. — Вибрация минимальная, температура в норме… температура в норме, — повторил он после небольшой паузы.

Затем на Земле услышали загадочное сообщение.

— What a sound?[25] — донеслось по радио. — An odd…[26]

Но тут связь прервалась. И наступила тишина. И отважное яйцо навеки зависло над пропастью (где и вращается в тишине над еще живой Землей).

Этот трагический исход не помешал организовать третью экспедицию. Надо ли рассказывать о том, как спустя четыре месяца взмыла в небо «Faith»? Как и она, в свою очередь, стала пожирать пространства, в точности выполняя программу полета? И как радист Томпсон передал первые сообщения, и как затем он вдруг сказал:

— Damm it, but here we have got in… — И ни слова больше.

(Если пожелаете, в продаже имеются пластинки, целиком воспроизводящие знаменитое сообщение. Голос звучит ясно и спокойно, даже когда восклицает: «Черт, мы же очутились в…» Больше не слышно ничего, кроме шороха иголки по пластинке, — устрашающая тишина.)

Сейчас, спустя семнадцать лет, лишь немногочисленные упрямцы решаются спорить о значении этих предсмертных радиограмм. Если первая вроде бы не поддается расшифровке, то вторую растолковали меньше чем за сутки. И одновременно была раскрыта загадка, которую оставило после себя «L.E.». Теперь уже никто, кроме кучки неисправимых гордецов, не желающих ронять честь рода человеческого, не сомневается, что три летательных аппарата попали под действие звука, который наше хрупкое естество не в состоянии выдержать. «An odd music, странная музыка», — хотел сказать радист «L.E.»; но именно в это мгновение сердце его разорвалось. «But here we have got in Paradise, мы же очутились в Раю!» — хотел сказать незабвенный Томпсон, но и у него отказали какие-то жизненно важные центры.