Шестьдесят рассказов

Покончив с этим пустопорожним делом, вы можете подумать о чем-либо действительно важном. Положа руку на сердце, вы действительно хотите найти этого самого отца? А что, если, найденный, он будет говорить с вами точно тем же тоном, что и до своей пропажи? Не начнет ли он снова заколачивать гвозди в вашу мать, в локти и подколенную ямку? И дротик, не забывайте о дротике. Есть ли у вас хоть какие-нибудь основания для уверенности, что он никогда больше не промелькнет в семичасововечернем воздухе? Мы пытаемся разобраться с очень простым вопросом: в какой обстановке хотите вы жить? Вот, к примеру, он «нервно крутит в пальцах ножку бокала». Вы хотите наблюдать за этим процессом вплоть до последнего десятилетия текущего века? Сомнительно, весьма сомнительно. Так что пускай он чешет себе на Борнео вместе со всеми своими многозначительными выкрутасами и их однозначным смыслом, там еще такого не видели. Возможно, он и на Борнео будет нервно крутить в пальцах и т.д., вот только достанет ли ему смелости на последующий взрыв, предвестником которого было это самое кручение? А метание ростбифа в зеркало? А обширная, как раскрытый зонтик, отрыжка, непременно демонстрируемая в тот самый момент, когда кто-нибудь другой хочет что-нибудь сказать? А как он лупцевал вас сыромятной плетью с узлами или самым заурядным ремнем? Так что не обращайте внимания на пустующий стул во главе стола. Возблагодарите Господа.

* * *

О спасении отцов. Да, они рубили его так, что будь- те-нате, рубили топорами и рубили сечками для капусты, но я со своей командой все-таки успел, поспешили и успели, и все получилось отлично, лучше, чем могло бы, сперва мы набросали дымовых шашек разного цвета, желтые, синие и зеленые, это чтобы навести на них страху, но только они ведь гады упрямые, отстреливаются из восьмидесятиодномиллиметровых минометов и продолжают рубить. Я послал группу ребят налево, чтобы обойти их с фланга, но оказалось, что они поставили там заслон, как раз на такой случай, и мои ребята вступили в огневой контакт с их заслоном и залегли, так что у нас не оставалось выбора, приходилось атаковать по фронту, что мы и сделали, во всяком случае, это сразу облегчило его положение, ведь не могли же они одновременно и его рубить, и нашу атаку сдерживать. Мы им крупно начистили морду, уж это точно, они отошли налево и соединились с тем заградительным дозором, ну а наша фланкирующая группа вышла из соприкосновения и дала им уйти, не преследуя, точно по моей инструкции. Убитых у нас не было, только несколько раненых, так что все обошлось удачно. Затем мы незамедлительно начали бинтовать ему порубленные места, здоровые были раны, кровища, но наши врачи были на высоте, взяли его в оборот, и ведь он, он ни разу не пожаловался, молчит и ни звука, ни ползвука, считай, что и глазом не моргнул. Все это имело место на правой руке, чуть повыше локтя, мы оставили там патрули - на несколько дней, пока рука не начала заживать, мне кажется, это была удачная спасательная операция, мы вернулись домой и стали ждать следующего раза. Мне кажется, это была удачная спасательная операция. Нормальное спасение.

Затем они бросили на него борцов сумо - огромных, жирных мужиков в набедренных повязках. Мы отразили нападение силами срывателей набедренных повязок, элитный отряд, наши лучшие срыватели. Удача нам улыбнулась. Сотня голых, жирных мужиков пустилась в беспорядочное бегство. Я опять его спас. Затем мы дружно грянули «Женевьева, о, Женевьева»[55]. Все сержанты собрались перед верандой и пели, и кое-кто из рядовых тоже - старослужащие, прослужившие в нашей части значительное время. Они пели в закатном полумраке, а слева от них то вспыхивала, то начинала чадить куча набедренных повязок. Если вы спасете отца от не знаю уж какой страшной опасности, вам на мгновение покажется, что это вы отец, а не он. Это будет единственное такое мгновение в вашей жизни.

 * * *