Шестерка Атласа

– Может, ты и видишь других, Тристан, зато мне видны те стороны тебя, которые ты сам себе разглядеть не позволяешь. Это, Тристан, мое проклятие, мать его.

Каллум вскочил и приготовился уйти.

– Нет в мире человека, который видел бы себя так, как вижу его я, – прорычал он, но предупреждения (или угрозы) в его голосе не было. – Думаешь, если ты медлишь, то ты хороший, лучше других? А вот и нет. Каждому из нас чего-то да не хватает. Мы слишком могущественны, слишком невероятны, и как же ты не видишь, что это из-за наших недостатков? Мы пусты и пытаемся заполнить эти лакуны, сжигаем себя, лишь бы доказать, что мы нормальные, что мы обычные. Что мы, как и все на свете, тоже горим.

И в отчаянии уронив руку, он развернулся.

– Мы медиты потому, что нам вечно чего-то не хватает, – хрипло проговорил Каллум. – Мы – не нормальные. Мы боги, рожденные с болью внутри. Мы существа-подстрекатели, и у нас есть изъяны; разве что слабости, которые мы всем демонстрируем, не подлинные. Мы не мягкие. Раны и хрупкость нам не грозят, мы их только имитируем. Мы убеждаем себя, будто они у нас есть, но на деле наша единственная уязвимость в том, что мы крупнее, сильнее всех – и знаем это. Мы предельно близки к всемогуществу, мы голодны, мы страстно его желаем. Прочие люди видят свои ограничения, Тристан, а у нас их нет. Мы хотим отыскать наши невозможные грани, ухватиться за пределы, которых просто нет, и это… – Каллум выдохнул. – Это сведет нас с ума.

Тристан, внезапно ощутив опустошение, посмотрел на недоеденный тост.

Каллум, даже не думая смягчать тон, продолжал:

– Ты не хочешь сходить с ума? Прости, но ты уже спятил. Оставишь это место, и безумие потянется за тобой. Ты зашел слишком далеко, да и я тоже.

– Я не убью Роудс, – сказал Тристан. – Не смогу.

Каллум напряженно выждал некоторое время, а потом вернулся на место. Пригладил волосы и провел рукой над чашкой кофе, разогревая его.

– Да уж, – невыразительно произнес он. – Париса об этом позаботилась.

Остаток дня Тристан ходил ошеломленный. Он ощущал слабость, как будто ему нанесли незаживающую рану. Дико обострились сомнения в себе и в других. Ведь одно дело, когда тебя поняли, рассмотрели, и совсем другое – это просто неотвратимо, – когда тебя используют против кого-то. И Париса, и Каллум разглядели грани Тристана, которых сам он либо не видел, либо не понимал, и оба в принципе друг другу не доверяли. Что же они такого в нем нашли, раз хотят использовать? Неуверенный, Тристан рушился, рассыпался под гнетом собственных сомнений.

Кругом царила неопределенность: времени нет, бесконечности тоже; есть только иные измерения, иные планы и иные люди, которые все это видят. Может, Тристан любил Каллума? Или Парису? А может, обоих? Или ни его, ни ее? А вдруг он обоих вообще ненавидел? Почти ни хрена не верил им, но их его недоверие не смущало, ведь они и так были в курсе – да неспроста? Возможно, Тристан и не видел своего места в игре этой пары? Подумав так, прикинув степень собственного идиотизма, Тристан представил, как Либби разочарованно смотрит на него и слегка покачивает головой.

Может, это ее он любил? И подлинное безумие заключалось в том, как отчаянно он сопротивлялся чувствам?

Неважно, чего Тристан желал, куда важнее было во что-то поверить. Перестать разглядывать кусочки и увидеть картину в целом. Он хотел пользоваться магией свободно, а не бороться с ней. Хотел того, чего не понимал.

Тристан расхаживал по раскрашенной комнате, яростно протаптывая дорожку от апсиды и до двери. Движение, однако, не помогло рассеять туман непонимания, но и сидеть Тристан не смог бы. Тогда он закрыл глаза и потянулся к чему-то плотному, ощутил в воздухе тугие волокна. Защитные чары дома, наложенные Нико и Либби, напоминали решетку, прутья которой было не расшатать. Тристан подождал, а потом попробовал нечто иное: стать их частью, соединиться с ними.

Себя он ощущал теперь как искорку жизни, одновременно на своем месте и нет. Получалась этакая медитация. Тристан сосредоточился на связи с окружением, но чем глубже уходил он в собственные мысли, тем сложнее становилось осознать себя в физической реальности. Лишенный зрения, Тристан ориентировался, полагаясь на чувства и память: твердые половицы, запах горящей растопки в камине, атмосфера особняка, который он сам же и наводнил магическими аномалиями, – все это он отбросил вместе с предубеждениями. Он был нигде и везде, никем и всем одновременно. Избавился от необходимости принимать форму.

К его немалому удивлению, откуда-то из неизвестного времени зазвучал голос Парисы:

– Тебе надо обзавестись талисманом, – сказала она. – Найди такой, держи при себе, и больше не придется гадать, что есть настоящее.

Тристан испуганно распахнул глаза и увидел, что стоит на том же самом месте, под куполом раскрашенной комнаты, а рядом – никого и ничего.

Куда же он тогда перемещался? Да и перемещался ли? Может, Париса как-то забралась к нему в голову или то были воспоминания? Кто сотворил тогда эту магию: она или он?

Как тут не гадать, что реально, а что – нет?