Шестеро в доме, не считая собаки

«У меня двое детей, старший сын в 9-м классе. Когда он был в восьмом, в нашем доме появилось новое — магнитофон и „хеви метал“. Музыка в нашем доме прижилась, а цепи и нарукавники нет. В 9-й класс взяли с трудом: и плакала, и просила, и в районе ходила — не место моему сыну в школе. Первая причина — ходил он не в форме. Попробуйте купить форму на рост 1 м 85 см. Вторая причина — прическа, уходит из дома нормальный, в школе вздыбит волосы, рукава до локтя поднимет и брюки заправит в сапоги. Представляете вид? Дома все нормально, внимательный, любящий сын, заботливый брат. У нас та же дружба в семье. А в школе дерганый, руки в карманах, пререкается с учителями. Был мой сын участником школьной, районной и городской олимпиад по биологии, и на одной из олимпиад он рассказал, что якобы летом в Одессе он курил наркотики. Но ведь на самом деле он никогда в Одессе не был. На мой вопрос: „Для чего это было?“ — он ответил, что все были такие скучные и он решил их отвлечь.

Недавно случайно прочитала его письмо, он пишет о себе, что ведет ночной образ жизни, каждый вечер ходит в варьете, а потом на всю ночь… Зачем наговаривать? Я чувствую себя очень неспокойно. Что это? Мне кажется, это до добра не доведет. Порекомендуйте, как мне воспитывать сына дальше.

М.Д.»

Меняются времена, меняются и нравы, бессмертна, наверное, только человеческая косность. Позволю себе привести цитату из произведения, отделенного от нас почти полутора столетиями: «Одевался он всегда в черное и не терпел ничего пестрого не только на себе, но и на своих подчиненных; стригся весьма коротко; длинные же волосы, эспаньолетки и бороду считал решительным признаком вольнодумства и о людях, отпускавших себе подобные украшения, говорил, что они коммунисты» (выделено автором. — И. С.). (Плещеев А. Н. Папироска. — В кн.: Живые картины. — М.: Моск. рабочий, 1988. — С. 308) Правда, знакомый образ? Вся разница, что длинные волосы и проч., и проч. теперь называются не коммунистическим, а буржуазным признаком. Спокойнее всего прожили эти полтораста лет лысые. А вот без одежды никак не обойтись, тут уж во все времена было и есть широкое поле борьбы за «наше» и против «ихнего». Мальчик закатал рукава до локтей — ну уж ясно, что последствия будут ужасны. Мир не мир, но уж школа пошатнется непременно, если этого лохматого не изолировать куда-нибудь подальше, как можно дальше с наших светлых педагогических очей. Ходит без формы. И потрясенные учителя хватаются за голову: «Он фармазон, он пьет одно стаканом красное вино!»

Мама неспокойна, и это так по-человечески понятно: она впервые близко столкнулась со взрослением человека, это ее первенец. Но учителя — ведь это же в конце концов их профессия, об этом написано в сотнях умных и не очень умных книг, про эту самую пору становления, осознания себя личностью и т. д. У них-то не первый такой мальчик. И честно говоря, становится страшно: то-то и оно, что не первый, что эта системе — отработана на множестве голенастых и горластых, лохматых и неуклюжих, в сущности, абсолютно беззащитных детей.