Шестнадцать деревьев Соммы

– Дa. В черном автомобиле. Сначала он опознал ваших родителей – их тела самолетом отправили в Осло. Ваш дедушка был совсем не сентиментален. Но казалось, он чего-то… ждет. Ждет, что произойдет еще что-то.

Я представил себе его. Его созревшую за те дни ненависть к брату, желавшему добра, но запутавшему жизнь всем окружающим – как собачонка, слишком рьяно виляющая хвостом и вдребезги разбивающая посуду.

– Я совсем забыла предложить вам чаю, – сказала Берле.

* * *

Выбравшись на улицу, я закурил «Голуаз» и некоторое время стоял, разглядывая «Бристоль», раздумывая, не стоило ли рассказать Жослен об Оскаре Рибо. Но это не пришлось к слову. Конечно, профессия научила ее не затягивать прощания. Она слегка кивнула в дверях, не выказав никаких чувств.

Я стоял и курил, повернувшись спиной к ее квартире. Мимо проехала пара автобусов. Затем мне послышалось, что кто-то крикнул, а потом я почувствовал, как нечто ударилось мне в плечо, и сразу же услышал, как это нечто катится по асфальту. Это Жослен Берле кинула в меня с третьего этажа маленьким предохранителем – и попала. Она выглядывала в кухонное окно, опираясь руками о подоконник, как о борт корабля.

Вскоре я опять стоял в ее прихожей.

– Курите, значит, – сказала она.

– Дa, – ответил я.

– Может быть, вы чего-то недоговариваете?

– Может быть, и вы тоже.

Берле подняла с полу черную кожаную перчатку.

– В конце концов, мы сошлись во мнении, что речь идет о спонтанном киднеппинге, – сказала она, положив перчатку рядом с другой, парной к ней, на маленький столик. – Это было единственным объяснением, ведшим дело к завершению.

– Но разве оно завершилось? – спросил я.

– Нет. Для меня дело осталось нераскрытым.

Продолжение повисло в воздухе. Чтобы закрыть старое дело, требовалось что-то и от меня. И я достал фотографии. Рассказал бывшей сотруднице полиции все, что знал. Она разглядывала мое фото с игрушечной собачкой тем же взглядом, что и Гвен. Печальным и сочувственным. Маленький мальчик за несколько дней до своего исчезновения, стершего события того времени из его памяти.

Потом Жослен Берле сидела, четырьмя пальцами поглаживая лоб вверх-вниз, словно настраивая свой мозг заново начать вычисления.

– Ни на какие новые мысли это меня, собственно, не наталкивает, – сказала она. – Но в расследовании всегда остается что-то неразъясненное. Например, вашим родителям выдали две связки ключей от номера, а мы нашли только одну. В нагрудном кармане вашей матери.

– Я думаю, что в тот день со мной остался Эйнар, – сказал я.

– Или так, – кивнула Жослен, – или один ключ они потеряли, пока искали вас. Невозможно распутать все нити. И что еще меня мучает, так это платье.

Я похолодел. У меня напрягся затылок.

– Какое платье? – вымолвил я.

Берле почесала щеку.

– Одно время гостиничную прачку подозревали в том, что она подворовывает у постояльцев, но делу не стали давать ход. Когда ваших родителей нашли, они были одеты для прогулки. Однако накануне вечером официант в ресторане обратил внимание на платье вашей матери, очень красивое, синее, старомодного покроя. Ваш отец… Что случилось? Что-то не так?

– Я… Нет, ничего, продолжайте.

– Ваш отец был в костюме. Когда мы осматривали номер, костюм нашли, а платье – нет. Это меня удивило. Кто бы стал – сразу после смерти постояльцев – пробираться в их номер, чтобы украсть старомодное летнее платье?

9

Хорошо одетая супружеская чета выгуливала собачку. Я пожалел, что у меня нет с собой моей «Лейки» – с ней я выглядел бы, как обычный турист у воинского памятника.

– Я ищу ферму, – сказал я, – которой когда-то владела семья Дэро.

Супруги переглянулись. Покачали головой. Может быть, я неправильно произнес слова. Я попробовал повторить, старательно округляя свои «О». Пожав плечами, местные жители пошли дальше.

«Бристоль» стоял на обочине. Матовые передние фары напомнили мне взгляд верного старого пса. Медлительного, но привычно и приятно пахнущего. Вот бы он рассказал мне о пережитом за все те тысячи километров, что он возил Эйнара.

Я распахнул дверцу и сел на сиденье, высунув ноги наружу. Нашел кассету с записью Боба Дилана и перемотал до «Mister Tambourine Man». Нагнулся и зашнуровал ботинки. Утром я схалтурил, завязав их на простой бантик. Теперь же сложил шнурки, чтобы сделать узел «турецкая голова». Так вот почему, сообразил я, Гвен умеет вязать узлы, которые держатся весь день. Потому что однорукому человеку самому обувь не зашнуровать.

Я поднялся со свежезавязанными шнурками и с предчувствием, что она все еще где-то поблизости. Перешел по мостику Анкр, поднялся по склону и наткнулся на ржавый железнодорожный путь. Дошел до старого кирпичного здания с арочной крышей. На фото, где я держу игрушечную собачку, сзади меня как раз такая стена. Но ведь таких зданий миллионы?

Я побродил вокруг, отбрасывая ногой обломки металла, попадавшиеся в траве, подтянулся к окну и заглянул в заброшенную приемную. На полу валялись огромные настенные часы, разбитые. Поблизости больше никого не было – только слышались чириканье птиц и далекий шум автотранспорта.