Шестой остров

«Исповедь» отмечена всеми чертами искусно сфабрикованного обмана. Откровенность и мужество в признании своих чудовищных преступлений приправлены скромными упоминаниями о добрых чувствах, из-за коих Альваро ради спасения конокрада Антонио лишается звания испанского офицера, а впоследствии — языка за протест против варварства Тернера. Обман остроумно увенчан актом раскаяния и ореолом святости, придуманным в тринадцатой хор-нада. Удар рассчитан точно! Две дополнительные записки, приложение к «Исповеди», показывают, что Альзаро убедил-таки доминиканцев, что они уже были

готовь! снарядить для него бригантину и дать матросов, которым он мог довериться.

Для меня все было ясно. Передо мной лежал шедевр искусства убеждения с классическими чертами отлично продуманной аферы. Если бь: Альваро в двенадцати хорнадах не расточал необычную искренность, если бы не сознавался в леденящих душу злодействах, если бы явно не соглашался на то, чтобы доминиканцы выдали его инквизиции, никто, пожалуй, не поверил бы в историю с сокровищем, тем паче в его видения.

Пытаясь себе объяснить, почему Альваро пошел на страшный риск угодить в лапы правосудия, я среди многих предположений склонялся прежде всего к мысли, что и его спутники по какой-то причине лишились фрегата. Будь фрегат в их распоряжении, то при помощи Памбсле и пятерых испанцев первоначальный план явиться на Кубу в качестве бывших пленников на пиратском корабле был несомненно более выигрышным и менее опасным. Почему они его не осуществили? Были только два ответа: либо потому, что не могли уже рассчитывать на испанцев, которые были бы для Альваро поручителями; либо потому, что потеряли фрегат. И так как Альваро не мог просто так поязиться в Ла-Абане — городе, насчитывавшем тогда тысяч десять жителей,— чтобы купить судно за слитки золота или за жемчужные ожерелья и набрать команду среди тамошних моряков, он задумал вовлечь в это дело доминиканцев и скорее всего с единственной целью обзавестись судном, чтобы откопать сокровище и вернуться в Европу вместе с Памбеле, а может, и с испанцами, избавившись от прочих членов команды.

Решившись, как я уже сказал, всерьез заняться этим делом, я начал с Ватикана. Навел там кое-какие справки, затем отправился в Голландию, где жил, знакомый мне, один из лучших фальсификаторов в Европе, и попросил сочинить мне кое-какие документы. После чего я в один прекрасный день явился к доминиканцам в Мадриде с подлинными рекомендациями римского кардинала, которого я обманул состряпанными в Голландии документами. Я получил подписанное главою ордена разрешение на то, чтобы все монастыри доминиканцев в Испании предоставили в мое распоряжение свои библиотеки и архивы.

Дней через пять я обнаружил карту полуострова Флорида с подписью картографа: «Гиеронимус Це-заравгустинус» и датой: 1618. «Цезаравгуста» — древнеримское название нынешней Сарагосы. Возможно, это и был разыскиваемый мною человек, он ведь подвизался также в качестве картографа. Я знал, что родом он из Палоса-де-Могер, но мне также было известно, что, именуя себя по какому-нибудь селению, монахи могли называть не только место своего рождения, но и место того религиозного заведения, где они снискали себе некоторую славу.

Через два дня я уже был у доминиканцев Сарагосы. Рекомендации кардинала характеризовали меня как исследователя, чьи занятия представляют интерес для папского престола.

Сперва меня постигло большое разочарование: во время наполеоновского нашествия отряд патриотов, запершийся в монастыре, навлек на себя огонь неприятеля, из-за чего большая часть архива сгорела. Обитель располагала перечнями проживавших в ней монахов лишь начиная с 1808 года. Утрачены были также свидетельства о смерти, распоряжения администрации ордена, которые могли бы пролить свет на жизнь сарагосских доминиканцев в XVI и XVII веках. Как бы то ни было, я твердо решил посмотреть все документы, в которых будут упоминания о первой половине XVII века.

Еще до конца второго дня моих поисков в руках У меня оказался пухлый том ин-октаво, в нем было страниц триста, исписанных убористым готическим почерком. Начальные листы отсутствовали, поэтому название и автор были неизвестны. В основном он содержал благочестивые размышления. Я уже хотел отложить его в сторону, как вдруг мне бросилось в глаза слово «Матансас» и чуть повыше, на той же странице, имя Пиета Хейна, знаменитого голландского корсара.

Тут уж я стал читать внимательно. То был рассказ о событии, которое в свое время прогремело и взволновало Кубу и Испанию. Рассказчик, находясь, очевидно, в Ла-Абане, был еще под сильным впечатлением пережитого и повествовал о страхе, царившем в городе, когда перед его стенами стала на якорь голландская эскадра, только что захватившая возле Матансаса испанскую флотилию с сереб-

ром, шедшую из Веракруса. Две недели корсар стоял перед Ла-Абаной, население которой лихорадочно готовилось к сопротивлению на случай, если голландцы вздумают штурмовать город.