Шестой остров

Тут поднялся шум и гам, все вокруг всполошились — друзья дона Гонсало кинулись ему на помощь, но по закатившимся глазам и прерывистому дыханию поняли, что душа его вот-вот отлетит; мои же товарищи схватили меня и скорехонько утащили прочь от толпы; слух быстро дошел до Главной коллегии, оттуда явился на место дуэли альгвасил ⁴⁷ с двумя крючками и установил, что я убийца; я же в это время, когда еще на шпаге моей не высохла кровь, уже находился шагах в пятистах от того места и сидел в седле благодаря заботам одного студента, моего большого друга, давшего мне своего мула; нашелся также торговец платьем, который в мгновение ока и с большой охотой обменял мое платье на одежду погонщика мулов. Послушавшись товарищей, я укрылся в укромном месте — ведь не было сомнений, что опасность мне грозит превеликая и что гибель дона Гонсало мне доставит многих могущественных и беспощадных врагов. Студенческие дуэли карались правосудием с великой строгостью даже тогда, когда их следствием были всего лишь легкие ранения. Поединок же, в котором я убил юношу из знатной семьи, неминуемо привел бы меня в тюрьму, откуда никто бы меня не вызволил. Страшась такого исхода — и страшась вполне разумно, ибо я не хотел стать беспомощным, всеми покинутым узником,— я, хотя совесть моя протестовала, вынужден был решиться на бегство и искать возможности поскорее уехать, пока меня еще не обнаружили, и ехать я решил по дороге на Мадрид.

Не позавтракавши и не испытывая и намека на голод, я покинул Алькала с душою, терзаемой страхом и раздираемой тысячью противоречивых предположений. Мне жаль было моей любимой, жаль ее старика отца, которого я в один день лишил двоих детей, ибо ничего иного теперь ему не оставалось, как распорядиться о погребении и позаботиться, чтобы та, которая уже не была девицей, постриглась в монастырь, стала

монахиней, а это ведь то же, что видеть ее мертвой. И, понимая, что я соблазнитель его дочери и убийца его сына, я сокрушался столь сильно и искренне, что едва не впал в грех отчаяния, когда бы мой ангел-хранитель не обратил меня к более разумным мыслям.

И тут, брат Херонимо, я буду краток — думаю, о сем предмете мне более незачем распространяться и подробно описывать этот отрезок жизни моей; для облегчения души моей от грехов он не имеет никакого значения, ибо в то время я их не совершал либо совершал вовсе незначительные.

В Мадрид я прибыл благополучно, но миновал его, дабы направиться в Толедо; мне думалось, что королевское правосудие меньше будет искать меня в городе на брегах Тахо, чем в том, что стоит на Мансанаресе.

Через несколько дней, вопреки изречению «Animam debes mutare, non coelum» *, я несколько успокоился, стал дышать свободнее и почувствовал, что снова живу, а не умираю от страха. В попонах мула у меня был спрятан кошелек с четырьмястами дукатами, которые Лопе дал мне на возвращение в Амстердам, и, посоветовавшись с одним весьма учтивым и разумным толедским пареньком, с которым я сошелся и подружился в пути,— а парень этот недавно покинул место конюха у коррехидора ² Гвадалахары ³,— я приобрел сардинского осла, моток веревки и пару кувшинов, чтобы явиться в Толедо водовозом,— мой друг уверил меня, что занятие это весьма нетрудное, прокормит меня без особых хлопот и никому я не буду колоть глаза. Вот я и надумал последовать его совету, который пришелся как нельзя более кстати; я надеялся перебиться так до тех пор, пока в Алькала народ успокоится и настанет время и срок вернуться мне туда переряженным, чтобы узнать об участи той, кого я сделал владычицей моей воли; клянусь, я готов был обойти все семь частей света ⁴ и проникнуть в недра земные, обшарить все уголки и закоулки, только бы отыскать место и приют, ее сокрывшие; и даже если

«Ты должен сменить свой нрав, а не место» (лат.). Коррехидор — губернатор (уст.).

Г в а д а л а х а р а — главный город одноименной испанской провинции. Гвадалахарский коррехидор — губернатор (уст.).

Выражение «семь частей света» пошло в разговорном испанском языке от названия знаменитого сборника законов короля Альфонсо X (XIII в.) «Семь частей».

бы ее охраняли еще строже, чем прежде, уж я нашел бы способ передать ей цидулку и сообщить, сколь верен ей был я и сколь пагубно опрометчив оказался дон Гонсало и что сватался я к ней не из притворства, но по истинной любви, которую к ней питаю и у которой могут быть лишь благие намерения, почему я, мол, и хочу с нею договориться, чтобы она меня ждала либо уехала со мною в Голландию, где мои родственники дадут мне взаймы, дабы я мог жить, как приличествует отпрыску столь знатного и богатого рода. О, как тонок был волосок, на коем висели мои надежды!