Шестой остров

А пока суд да дело, ремесло водовоза оказалось на редкость удобным, ибо оно было свободно от налогов и податей, не сопряжено с трудностями и опасностями и при нем не требовалось, как говорится, сушить себе мозги и изобретать какие-то уловки — товаром моим меня бесплатно наделял обильный Тахо, вода в коем в ту пору прибывала, так что он едва не вышел из берегов; а чтобы никому невдогад было, каково мое истинное звание, я взял себе за правило говорить на деревенский манер и за все время, что прожил в Толедо, ни разу не спал в постели и не поужинал ольей и, хотя ел всегда в одиночестве, никто не видел, чтобы я питался чем-либо, кроме сыра и хлеба. При таких предосторожностях я никому не внушал подозрений, меня ни разу не задержали, не бросили в тюрьму за бродяжничество, и одного лишь выхода в город с водою, которую я распродавал морискам в Алькана мне хватало на пропитание, да еще кое-что оставалось, так что к тем четыремстам дукатам, единственному моему достоянию, я не притрагивался.

После трех месяцев мне показалось, что настало время и срок осуществить замысел, который я давно уже обдумывал.

В бытность мою в Толедо я всякий раз, выходя за город, разувался, чтобы ноги мои огрубели и стали корявыми и мозолистыми, и когда наконец решил, что пора собираться, я продал осла, седло, кувшины и пустился в путь-дорогу на том же муле, которого

¹ Мориски— мусульмане, оставшиеся на Пиренейском полуострове после падения Гранадского эмирата (1492 г.) и насильственно обращенные в христианство. Алькана — район Толедо, где преимущественно обитали мориски.

мне ссудил мой друг студент и все это время держал у себя тот самый толедский паренек, с кем я познакомился и сдружился при бегстве из Алькала.

В Мадриде я предложил десять дукатов и мою одежду водовоза одному нищенствующему монаху в обмен на его рясу, и, судя по той поспешности, с которою он, ни о чем не спрашивая и не рядясь, согласился, я сразу смекнул, что монах этот больше думал о вечерях, чем о вечернях. Натянул я на себя его рваную, вонючую рясу, она мне оказалась впору, ибо то была просто хламида с веревочным поясом на любую талию, и, хотя она вызывала во мне отвращение, я понимал, что стирать ее нельзя,— ведь для нищенствующей братии куда выгодней пахнуть тухлой треской, нежели мускусом. Нашел я также старуху знахарку, одну из тех колдуний, что готовят всяческие настойки и мази, и она снабдила меня черной краской да еще, по моей просьбе, сама же меня и перекрасила — я наплел ей, будто я идальго, желающий сыграть шутку со своим родственником. И вот, в один прекрасный день, верхом на муле, в рясе францисканца и низко надвинутом капюшоне, с черными бородой и бровями, которые от природы были у меня светлыми, я уже затемно приехал на постоялый двор примерно в лиге ⁴⁸ от Алькала, ежели ехать туда из Мадрида. Хозяин постоялого двора удивился при виде нищенствующего монаха на добром муле, но я повторил ему то, что с отменным спокойствием и наглостью уже говорил повстречавшимся мне в пути служителям Святой Эрмандады: ² мул, дескать, не мой, просто некий идальго из Алькала одарил меня в Мадриде необычайно щедрым подаянием, а взамен попросил доставить его мула на этот постоялый двор, куда за ним должен явиться его слуга; когда я предложил, мол, привести мула прямо ему на дом, идальго отказался из опасения, как бы сеньора его матушка не перепугалась, увидев, что возвращается мул без ее сына, каковой в это время, желая пустить пыль в глаза некой мадридской даме, перестал ездить на муле, а гарцевал на горячем, богато убранном коне

и уж конечно постеснялся бы возвращаться в Алькала с караваном мулов.

Врал я так ловко и складно, что и братья из Эрман-дады, и хозяин постоялого двора всему поверили; затем я попросил у хозяина кусок пергамента, перо, чернила и ножницы, что он мигом мне предоставил, и тогда я, написав на пергаменте крупными буквами: «ИИСУС ХРИСТОС, СЫН БОЖИЙ, СПАСИТЕЛЬ», в мгновение ока разрезал его на две части зигзагами прямо по написанному — две половинки пергамента можно было сложить так, чтобы они точно и вплотную сошлись, зубцы одной в выемки другой, как то обычно делают с грамотами для опознания подателя. Одну половинку я вручил хозяину, попросив позаботиться о муле и его корме, пока не явится слуга из Алькала со второй половинкой пергамента, которую я, мол, завтра же ему передам,— слуга этот заберет мула и заплатит, сколько будет причитаться с его господина за корм и кров.

Хозяин в виде милостыни поставил мне миску бобов и разрешил переночевать на сеновале, а утром, когда еще не забрезжила заря и все вокруг тонуло во мраке, я бодрым шагом направился в Алькала.

Я был уверен, что меня не узнают с этой черной бородой и босыми, загрубевшими от толедских рос ногами, кроме того, я старался не показывать свое лицо, держа голову опущенной и надвинув капюшон низко-низко на манер кающегося.