Шестой остров

Приехал я в Сеговию утром во вторник на Святой неделе и, дабы действовать наверняка, прежде всего наведался к дону Томасу — узнать, что ему известно; догадки мои подтвердились, оказалось, что дон Франсиско недавно явился в Сеговию, проехав через Авилу,— теперь у меня уже не было сомнений, что такой маршрут он избрал с целью выдать меня дону Фелипе; мне же было известно, что тот еще продолжал служить в Авиле, ибо месяца за два до того я по воле случая повстречался в Саламанке с сыном капитана Его Величества, под чьим штандартом служил альферес де Фуэнтеармехиль. Мне стало ясно как божий день, что именно дон Франсиско, а не кто иной, сообщил, где я скрываюсь, и, хотя он всячески это отрицал, ярость мою уже ничто не могло сдержать, и в среду вечером я прикончил его тремя ударами кинжала в шею, как казнят преступников, полагая, что иначе как преступником нельзя считать того, кто затаил в сердце измену и клятвопреступ-ничество, и еще, думаю я, на всех подобных негодяев следовало бы надевать санбенито с каким-либо особым знаком, дабы люди сразу же видели, с кем имеют дело.

Глубоко убежденный в том, что все мои прошлые грехи были детскими шалостями в сравнении с убийством человека на Святой неделе, чего вполне достаточно, дабы ввергнуть грешника в вечный огонь безо всякой надежды на спасение, я отрекся от веры христианской и больше не бывал на исповеди вплоть до нынешнего дня, стал без зазрения нарушать все заповеди и совершать надругательства над добрыми нравами, равно как сомневаться в самых бесспорных истинах.

Короче говоря, с той поры я решил жить, полагаясь только на себя, а не на Бога или кого другого, и пошел скитаться по белу свету — измерил я своими ногами все дороги Кастилии и Андалузии, где на мою долю выпали самые тяжкие злоключения; дьявол, который везде куролесит, побудил меня снюхаться с пикаро ¹ наихудшего пошиба, и всего через несколько месяцев я научился лихо срезать кошельки, играть в бабки в Мадриде, а в толедских притонах в рентой ⁵⁵⁵⁶, наловчился также воровать из корзинок, по обычаю севильских носильщиков, выслеживать днем людей, выходящих из Торгового дома, чтобы ночью пошарить в их доме; стал человеком известным в цыганских таборах, и хотя не получил диплома по законоведению в Алькала-де-Энарес и по древней словесности в Саламанке, то, во всяком случае, достиг высших степеней в искусствах драчуна, мошенника и вора, пройдя курс в рыбачьих поселках тунцеловов Уэльвы, на сем несравненном факультете, где лекции читали знаменитейшие доктора негодяйских наук, из каковой академии я вынес также знание песенок на игривые мотивчики, звучащие в веселых домах, приучился разговаривать на жаргонах пикаро и цыган, отпускать соленые шуточки и извергать потоки ругательств и проклятий, коль требовалось нагнать страху в драке либо в пьяной ссоре; однако оставим пока все это, придет время, и на своем месте мы выскажем должную оценку и суждение, а сейчас в этой моей исповеди мне важнее дать отчет в другом грехе, тяжким бременем гнетущем мою совесть.

Однажды, когда я прохаживался по улицам Гранады, меня заприметила вдова биржевого маклера, столь же богатая деньгами, сколь обделенная умом; молодость моя и статная фигура приглянулись ей, она мигом воспылала любовью и наметила меня своей добычей как раз в тот день и час, когда я намечал своей добычей ее драгоценности; то-то была потеха, когда той же ночью мы уже лежали вместе, и она (а была это одна из самых глупых женщин, каких я встречал на своем веку) лепетала, что мои волосы напоминают ей чистейшее золото Счастливой Аравии, а зубы кажутся белейшим жемчугом уж не знаю каких краев; и так ей захотелось владеть мною и держать всегда при себе, вроде забавной игрушки, что она назначила меня своим пажом.

Два месяца провел я с нею, купаясь в удовольствиях, но в конце концов мне наскучило слушать ее дурацкую болтовню, а особенно стало невмоготу то, что она не отпускала меня ни на шаг, и вот, избавив ее от всех драгоценностей и от набитой дублонами мошны, я сбежал в Севилью, где ценные вещицы отдал на продажу с торгов и получил кучу денег. А пока я этим занимался и уже отдавал распоряжение сбыть последние памятки о вдове, дабы поскорее покинуть пределы Андалузии и улизнуть подальше от гранадского суда, как вдруг, в день Богоявления года одна тысяча шестьсот восьмого, случайно оказавшись на площади Сан-Сальвадор, я увидел своего братца Лопе, о ком знал лишь то, что некоторое время назад он, весьма преуспев в столице, женился на знатной даме, которая родила ему двоих детей.