Шестой остров

Когда он снял пижамную куртку и начал спускать штаны, отворилась дверь и в комнату вошел Генсборо.

Они молча уставились друг на друга.

1947—1948

Я встал с постели, не говоря ни слова. Она собрала свою одежду и торопливо спустилась вниз.

Я вышел из дому. Хотелось на воздух. Надо было подумать, походить подольше.

Я вышел на Набережную. Часа через четыре или пять, под дождем соленых брызг, пришел в Карраско Потом пошел обратно. В Пунта-Карретас ² остановился возле тюремной стены. Остановился и стал слушать вой юго-восточного ветра. О, ветры моей Набережной! Они всегда приносили мне успокоение. Ребенком я, слушая их, забывал обо всем. Мои горести куда-то исчезали.

В парке Родо я сел в беседке, подле душистой акации. Смеркалось. Слышалось уже кваканье лягушек в пруду.

После долгой прогулки и упорных раздумий я по-прежнему чувствовал смятение. Я мысленно перебирал все повороты моих отношений с Карлитосом начиная с детских лет. Время от времени возникала передо мной также фигура Техериаса. Возможно, тут была какая-то

' Карраско — район Монтевидео.

² Пунта-Карретас — район Монтевидео, прилегающий к реке Ла-Плата.

I I I I

связь: Карлитос, сорокалетний мужчина, женат на молодой женщине, а Техериас спал с Грасиэлой. Хотя различие, конечно, было, но мне казалось, что это одно и то же. ।

Но ведь не я начал первый. Я никогда не зарился на Титу. И, странное дело, угрызений совести я не испытывал... Чувствовал легкую грусть и какой-то страх перед самим собою.

Юго-восточный ветер утих. Отдающий сладкой гнилью запах акации заставил меня уйти из беседки. Но если я не предатель, то кто же я тогда?

Я решил в этот вечер вернуться к Карлитосу. Сел в трамвай на углу улицы Джексона. К счастью, он был дома. Увидев его, я не испытал никаких особых чувств — ни стыда, ни грусти.

Карлитос предложил мне поужинать у них. Я согласился. С утра я ничего не ел. Согласился также выпить пару рюмочек водки, от них я сразу повеселел. Я принялся разглагольствовать, Карлитос слушал меня и сиял. Для него мое поведение было непривычно. «Наконец-то ты ожил, малыш! Выпей-ка еще одну!» Ему было приятно видеть меня раскованным, не бирюком, как раньше. «Сразу видать, что эта «бомба» совсем заморочила тебе голову...» — говорил он, наливая мне еще рюмку. Его слова опять меня задели. Почему он называет ее «бомбой»? И неужто голова у меня такая уж слабая?

Я заметил, что Титу напугало мое возвращение в этот час. Накрывая стол к ужину, она вглядывалась в мое лицо. В конце концов она тоже стала смеяться моим остротам. Хохотала от души. Может, ей уже виделись новые утренние встречи со мной? Почему я вел себя так? Не знаю... Что-то нашло на меня вдруг. Я сам этого не ожидал. Я пришел только забрать свои вещи.

Я им заявил, что какое-то время не буду работать на чердаке. Кажется, я сказал, что «Парнас» предоставляет мне помещение для деловых свиданий или что-то вроде того. Карлитос счел это вполне естественным. «Если это нужно для твоего успеха, давай, малыш». Тита бросила на меня взгляд, полный тайн. Разгадывать их я не стал. Мне было неинтересно.

Часов в одиннадцать вечера Карлитос отвез меня в своем «регби» на квартиру Люси и Грасиэлы. Мой переезд не доставил ей такой радости, как я вообра-

жал. Раньше она, бывало, нет-нет да и бросит мне туманный упрек: мол, какого дьявола меня тянет работать на чердаке у Карлитоса? Однако теперь, увидев, что я явился с машинкой, она не проявила ни малейшего интереса. Повернулась в постели на другой бок и продолжала спать. Ее реакция меня обидела, но я промолчал. Взял читать английский роман. Хотя я был утомлен длительной дневной прогулкой, до рассвета не мог уснуть. Когда проснулся, Люси и Грасиэла уже ушли.

У меня снова стало тревожно на душе из-за Титы. Может, надо бы исповедаться? Все еще лежа в постели, я задумался над этим. Не столько хотелось мне исповедаться, сколько побеседовать с человеком вроде падре Кастельнуово. А что, если написать ему в Пай-санду или даже съездить туда? Я встал, приготовил мате и пошел посидеть в гостиной. Опять меня одолели сомнения. Надо было работать, но я не мог. Я почти беспрерывно потягивал мате, уставившись на литографию картины Сезанна. Это был южный пейзаж: деревья с белыми домиками на красноватой почве. Думая о чем-то, я углублялся взглядом в один из домиков. Когда предмет размышлений менялся, я переселялся в какое-нибудь соседнее здание. Если же возвращался к прежней мысли, то опять вглядывался в тот домик, в котором над ней задумался. Так, перебираясь из домика в домик и часа через два или три осознав наконец, что не свожу глаз с желтого фасада в глубине картины, я решил, что исповедоваться не буду. (На этом самом фасаде Сезанн решил создать композицию из сходящихся кубов. И теперь еще, когда мне срочно надо что-то обдумать и принять решение, я набрасываю карандашом прямоугольники и замыкаю свои мысли в их жесткие рамки.)