Шестой остров

Я осторожно присел на одной ноге, другая болталась в воздухе, и уселся на балку верхом. Затем перекинул другую ногу, так что обе они оказались по одну сторону, и, наконец, я снова сидел верхом, но уже лицом к окну Альфредо, где столпившиеся гости с ужасом глядели на меня. В этот момент я услыхал крики слева от себя. Из окон других квартир повысовывались соседи. Альфредо делал им знаки, чтобы они молчали.

Почувствовав себя уверенней, сидя верхом на балке, я сделал приветственный жест обеими руками, стал посылать воздушные поцелуи и любезно раскланиваться. Затем я снял галстук и с жестами фокусника

обвязал им балку. Две минуты спустя меня под гром аплодисментов втаскивали за волосы в квартиру Альфредо, хлопали по плечу, Грасиэла вся в слезах ругалась и целовала меня. Когда шум улегся, какой-то остряк затеял взять у меня интервью о моем необычном подвиге, как если бы я прошел по канату над Ниагарским водопадом. Он спросил, что побудило меня решиться на такую дерзкую затею. Потребовав бокал вина, я заявил, что как член МААК я поставил себе целью установить новый рекорд. Все пожелали узнать, что такое МААК. Я пояснил, что это Международная ассоциация алкоголиков-канатоходцев. Когда смех поутих, самозваный репортер, подставлявший мне вместо микрофона женскую туфельку, поднес ее мне ко рту, чтобы я растолковал, что означает галстук, который я привязал к балке. Когда член МААК устанавливает новый рекорд, сказал я, он отмечает его таким образом на случай, если какой-нибудь храбрец пожелает с ним состязаться.

Все бросились удерживать Москеру, но было уже поздно. Отбившись от всех, кто пытался его остановить, он кинулся к окну. Когда он уже стоял на корточках на подоконнике, Альфредо набросился на него сзади, чтобы схватить за пояс, но Москера дал ему локтем в грудь, и тот отлетел в сторону.

Он не прошел и пяти шагов по балке, как потерял равновесие и упал плашмя на асфальт.

ПЯТАЯ ХОРНАДА

От всего сердца благодарю вашу милость за утешительные слова, сказанные после чтения четвертой хор-нады моей исповеди; а по тому, о чем я далее буду писать, ваша милость убедится, что, даже совершая столь многие непотребства, я был еще не столь пропащим человеком, чтобы порой у меня не появлялось желание осуществить благородные замыслы.

События, о коих пойдет речь в этой хорнаде, сами по себе не связаны с грехами, требующими, чтобы я облегчил от них свою душу, однако полагаю, будет уместно и отнюдь небесполезно, ежели ваша милость о них узнает, ибо для исповеди моей они весьма важны.

Итак, насадив альгвасила на кол, я поспешил укрыться в убежище, где меня ждал лекарь. То был

дом близ моста Троицы, и проживала там мать надзирателя из тюрьмы Пенитенсия, усыновленного маэстро Сокаррацем. Там я скинул рясу и снова надел дорожное платье; разговорившись со стариком лекарем, я поведал ему, что тот альгвасил однажды велел меня отстегать, причем безо всякого повода, и я, мол, поклялся вернуть ему долг с лихвою. Старик меня одобрил, найдя такую расплату в высшей степени справедливой, и снова принялся благодарить за свое освобождение. Но тут я перебил его и, дабы не упустить случай, пожаловался на мученья, доставляемые мне чирьями, добавив, что особенно досаждают они при чересчур долгой ходьбе, как в этот день, когда я прошел больше лиги. Лекарь спросил, давно ли я ими страдаю, на что я ответил, что примерно с год, однако же я не сказал, что обязан ими издевательству, учиненному надо мною альгвасилом в дубовом лесу в Лава пьес.

Старик пообещал быстро меня вылечить и, кликнув хозяйку дома, попросил принести ему большую иглу, длиною с булавку, что по реалу за штуку. Потом велел мне обнажить нижнюю половину тела и на столе встать на четвереньки. Довольно долго и внимательно меня осматривал и сказал, что лечение причинит мне легкую боль, зато потом сразу полегчает; и без долгих слов вонзил иглу на целый дюйм в раздувшиеся гнойники — я и двух «отченашей» не успел бы прочитать, как почувствовал, что они съежились и боль совершенно прошла; я-то ожидал, что лекарь применит пластыри или пиявки, и сильно удивился подобному, казалось бы, чудесному исцелению; так хорошо я себя почувствовал, как уже и не надеялся,— короче, от неожиданного облегчения я возликовал и преисполнился благодарности и восхищения перед искусством этого незнакомца; теперь меня разбирало желание узнать, откуда взялся такой врач, столь непохожий на прочих врачей, которых я знавал, где его родина, из какого он рода и где обучался своему искусству, а также какими свойствами и длиною должна обладать игла и что за преступление привело его к тому бедственному состоянию, в каком я увидел его этим утром; однако же спрашивать я не решился, дабы не воскрешать и не напоминать о прошлых горестях; он же, будто Угадав мои мысли, сказал, что, поскольку я нынче избавил его от костра, это обязывает его открыть мне

229 _

душу и поведать обо всем, что мне угодно о нем узнать.