Шестьсот шестьдесят шестое правительство (СИ)

— Вот у тебя сверхопупенция и проистекла. Вследствие наложения, — объяснил Дохлер. — Всё, брат, хорошо в меру. Пусти-ка.

— Чего не предупредил? — сказал Венька. — Дам вот сейчас в пятак, чтобы сверхопупенция проистекла.

— Вень, ты чо? — Дохлер заботливо стряхнул с Венькиного пиджака пылинку. — Ты же министр культуры. А я министр образования. Соображать надо. Пусти, а то кричать начну, что пристаешь. Пупсик.

Венька фыркнул и посторонился. Забавный, всё-таки, чувак этот Дохлер.

Потом было застолье, и Дохлер сидел через Аксельрода. Кирилл вновь был с Лазаревым и на Веньку старался не смотреть.

Джаз-бэнд играл полвечера, затем врубили лазерный проигрыватель. Появились голые тетки, всё шло по отработанному сценарию.

Вновь, когда все пресытились бабами и застольем, Курепов повел стаю в подвал. На сей раз в каземате находились трое обреченных: двое — соратники Боцмана по партии, члены бывшего правительства, и третий — думовец из активной оппозиции.

Ментоядро узнало думовца, раскудахталось: «Евсеич, Евсеич», — но Венька быстренько заткнул ему пасть.

Пленники уже были биты. Дай им сейчас зеркало, себя бы не узнали.

Евсеич посмотрел на Веньку здоровым глазом, второй заплыл, не разлеплялся, и прошепелявил (видать, выбили зубенки-то):

— Что, паренек, красиво смотрюсь?

И сплюнул Веньке на ботинки кровавой струей.

— Ах, сука, — сказал Венька.

Крутнулся и вмазал этому привязанному к стулу дебилу ботинком по черепу. Удар был хорош, полновесный такой, с оттяжечкой, с хрустом в дебильской черепушке, опрокинувший депутата вместе со стулом на пол.

Курепов нагнулся над ним, ощупал разбитую голову, прокомментировал:

— Один готов. Ты ему, Венька, висок прошиб.

Стая зааплодировала, а Курепов будто бы в задумчивости острым розовым языком принялся облизывать свои окровавленные пальцы.

Венька перехватил взгляд Кирилла. Кирилл был пьян до изумления, когда на всё начхать, но действия Курепова его потрясли, в глазах его был страх. Не это хладнокровное убийство потрясло, Венька уже, помнится, убил сановника, а то, что Курепов слизывал со своих пальцев чужую кровь.

— Ах вы, скоты, — сказал один из бывших, с трудом ворочая прокушенным языком. — Зачтется вам, ох, зачтется.

— Молчи, — прошипел второй. — Не зли господ.

— Господ? — встрепенулся Курепов. — Ну, наконец-то. Приятно услышать из уст врага. Признание, так сказать, заслуг.

— Какие же мы враги? — умильно залопотал второй, развивая неожиданный успех. — Леонид Петрович! Лапушка! Разве мы не признаём ваших талантов? Разве мы вам роем яму? Напротив, мнение наше таково, что вы единственный способны вытащить Россию из ямы. Тут надобны воля, умение и… и хорошая команда. Всё это у вас есть.

— Ежели не враги, что же тогда помоями обливаете? — спросил Курепов, потешаясь. — Как ни услышишь, всё склоняете.

— Бес попутал, — торопливо заговорил второй. — От недомыслия это, от незнания предмета. Накажите за словоблудие, только не велите казнить.

— Цыц, — сказал ему первый. — Иудушка. Ты еще этим подонкам зад оближи.

— Давай, ребята, — лениво разрешил Курепов и отошел в сторону, к Веньке.

После его слов стая накинулась на пленных. Каземат наполнился визгом, шипеньем, хрюканьем, верещанием, уханьем, криками боли. Миг, и с облепившими пленных правителями произошли чудовищные метаморфозы.

Венька, который уже внес свою лепту на жертвенный алтарь, увидел вдруг, что голова у Аксельрода начала разбухать, физиономия вытянулась в клыкастое рыло, уши принялись расти вверх, и сам он, тяжело осевший на карачки, превратился в массивного, обросшего рыжей щетиной кабана. Хлебников обернулся глянцевым питоном, Дохлер — большой неопрятной крысой. Были тут шакалы, гиены, сумчатые «дьяволы» и даже трехметровый крокодил.

В зверей превратилась половина стаи, другая приняла довольно жутковатый вид. Эти были похожи на людей, но людского в них было мало. Кто-то был без кожи, этакое окровавленное страшилище, кто-то оброс волосами и на волосатой харе имел только огромный черный рот, кто-то был полупрозрачен, с открытыми для обозрения тошнотворными внутренностями, у кого-то вместо башки была стеклянная бутылка из-под водки, у кого-то с блудливой рожей джокера имелся напряженный, как у Приапа, в половину человеческого роста член, у кого-то с крохотной подслеповатой головой свисал до пола широкий, как лопата, язык, кто-то был сморщен, мерзок, покрыт дурно пахнущими струпьями.

Среди них единственно Кирилл, ощерившийся, исступленно кричащий, вцепившийся в ухо одного из обреченных, имел человеческий облик, но и то с натяжкой. Нечто, внушенное извне, помноженное на хмель, окончательно завладело им, выдавило всё человеческое.

Рядом с Кириллом, ластясь к нему, тёрся тот самый сморщенный, покрытый струпьями. Венька понял, что это Лазарев.

Курепов, удовлетворенно надзирающий за этой вакханалией, трансформировался последним. Как и следовало ожидать, он превратился в серого помещика — здоровенного, с мощной грудью и крепкими лапами, с беспощадными желтыми глазами.