Шестьсот шестьдесят шестое правительство (СИ)

Вот ведь что странно — он как-то незаметно и мгновенно изменился. От него уже не воняло помойкой, а напротив, исходил терпкий аромат дорогого одеколона. Щетина пропала, торчащие волосы сами собой уложились в прическу, но самое главное — был он теперь одет в добротный черный костюм с желтой медалькой на лацкане.

И еще странно, что Веньку это ни капельки не удивило.

— Набирай очки, — сказал незнакомец. — Докажи, что выбор правилен.

И исчез, что Веньку также не удивило. Он знал теперь, что это не человек вовсе, а земная ипостась некоего могущественного существа по имени Гыга, что главное в жизни — это собственное благо, ибо никто кроме тебя за тебя не порадеет, даже пальцем не пошевелит, что при достижении собственного блага не нужно стесняться в выборе средств — никто из великих в выборе средств себя не ограничивал, и что, наконец, набирать очки — это как раз и означает преодоление в себе глупой воспитанности, этой замшелой, заплесневелой нравственности, которая становится неприступным барьером в процессе достижения цели…

Дома все уже перебрались на кухню, курили. Дым стоял — хоть топор вешай. Будут теперь до двух ночи балаболить, не заснёшь толком, потом начнут посуду таскать, греметь, навалят полную раковину, а утром — Венька, ты что же, парень, давай мой, пожалей мать. Это непременно скажет вставший по малой нужде опухший от самогона папаня.

Дрыхнуть придется на полу, в комнате Кирилла, поскольку гостиную займут пензюки. И чего они сюда ездят? Мёдом, что ли, столица-то намазана? Повадились. Шугануть разок-другой, глядишь, и отвадятся.

Из гостиной сквозь неплотно закрытую дверь несло протухлым винегретом.

Коробило абсолютно всё.

Венька пошел на кухню, сказал раздраженно:

— Спать сегодня будем? Или как?

— Цыц, сопляк, — привычно бросил папаня. Выпивши он всегда был омерзительно груб. — Будет еще тут старшим указывать. Пошел вон.

Тут Олег Васильевич малость перегнул, не проявил гибкость. Не разглядел в сопляке зверя.

Этот зверь-то и прыгнул, схватил за кисть, привычно вывернул руку, так что старший Рапохин с размаху въехал носом в тарелку с огурцами. Дядя Коля взял сзади железными пальцами за локоть, Венька отмахнулся, не глядя, попав пензюку опять же в нос. Вот ведь жизнь-шутница — самыми уязвимыми местами у двух приятелей оказались их носы.

Маманя заголосила было, но тут на кухню в одних плавках вломился Кирилл, обнял брата, у которого перед глазами плавала кровавая пелена, и увел в комнату.

Венька шел послушно (он всегда слушался Кирилла — это сидело у него в печенках) и испытывал чувство глубокого удовлетворения, так как знал, что поступил правильно. Набрал первые очки. Об этом его оповестил Гыга. «Правильно, Венька, — сказал при этом невидимый Гыга. — Чем хуже, тем лучше. Плохо — это в конечном итоге хорошо, это как лбом об стенку, когда в голове проясняется и всё встаёт на свои места. В этом мире надо быть реалистом. А быть добреньким — это фу, это мерзость, это туши свет, от этого блевать тянет».

Кирилл быстренько организовал на полу постель и уложил что-то бормочущего, бывшего явно не в себе Веньку спать. Откуда ему было знать, какие мысли бродят в голове брата.

Глава 5. Леонид Петрович

На следующий день, а проснулись поздно, все чувствовали себя не в своей тарелке. Женя вымыла посуду и уехала к себе в Бибирево, пензяки, выпив кофе, отправились в Лужники на вещевой рынок. Кстати, с носом у Николая было в порядке, только малость чесался. Что касается алкогольного выхлопа, присущего чете, то почитай три четверти москвичей с утра являлись обладателями подобного выхлопа, а поскольку на дворе была суббота, многие уже в меру сил освежили его.

Рапохины (Кирилл с утра пораньше умотал на работу) остались одни. Отец Веньку в упор не видел, мать хоть и разговаривала, но сдержанно. Веньке же на это было глубоко наплевать. Всё было сделано правильно, наглеца, каковым показал себя отец, нужно было проучить, а то, что при этом перепало дяде Коле — сам виноват. Не лез бы, не перепало.

Венька, большой, загорелый, перевитый мышцами, ходил по дому в одних трусах, босиком. Пластырь он уже снял — оказалось, что рана затянулась. Удивительное, надо сказать, дело, ведь она была достаточно глубока.

Позавтракав с баночкой Очаковского пива, отец ушел в спальню, где включил переносной телевизор. Тот был хоть и маленький, но зверь, орал на всю квартиру, а картинка на нем была четкая и яркая, с сочными цветами, лучше, чем на «Рубине» в гостиной.

Итак, телевизор верещал, как недорезанный, и Венька пошел на кухню жаловаться матери. Почему-то с отцом не хотелось связываться.