Шествие динозавров

… Однажды мне приснился сон. Забавный такой, я помнил его всё утро и весь день, что случается довольно редко, и даже хотел записать. Удивительно яркий, насыщенный цветами и деталями, как бы и не сон вовсе… Будто вхожу я в свою квартиру, и ничего в ней не узнаю. Потому что даже во сне я оставался самим собой, со своей визуальной и моторной памятью. Никаких тебе прихожих объёмом в одно зимнее пальто и одну детскую шубу. Никаких кухонь, совмещённых с санузлом. Никаких положенных родной властью за заслуги перед отечеством гробовых двадцати семи и семи десятых квадратных метров на всё про всё. Я стою в прихожей, которая больше всей моей прежней «хрущобы», натурально торчу дурак дураком, с полустянутым с плеч импортным… импортным, блин!.. плащом и не знаю, что мне делать дальше. За высоким стрельчатым окном… окном в прихожей!.. трепещут тёмно-зелёные влажные кроны, а над ними знойно и чисто висит небесное полотно самого синего цвета, какой только можно себе вообразить. И с плаща на паркет… не на деревоплиту плебейскую… стекают дождевые капли. И картина висит на стене — большая акварельная рыба с китайским изяществом плывёт между полупрозрачных стеблей тростника. А из гостиной навстречу мне выходит… не Маришка, нет… она, моя первая любовь из восьмого «а», как она выглядела бы, наверное, в Маришкины годы… в чём-то таком розовом, невесомом, расступающемся мне навстречу от её лёгких… сон всё ж таки… воздушных шагов. «Что с тобой, милый? Тебя окатили из ведра?» — «Я… просто я попал под дождь. Слепой дождь. Вышел, а зонтика не взял». Она кладёт мне руки на плечи, она подставляет для поцелуя свои губы, самые желанные губы во всём мире, она прикрывает глаза в ожидании… то есть происходит всё то, о чём я мог только мечтать в свои давно минувшие пятнадцать лет. А я всё ещё стою болваном, ничего не понимая, а в пустой башке вертится одна только мысль: «Всё это хорошо и отлично, но как же я теперь без Маришки-то буду?!» И я проснулся от тянущей боли в сердце, которая отступила не сразу, как не сразу кончилось это наваждение, этот эпизод из мыльной оперы… а отступила тогда лишь, как только Маришка высунула из-под одеяла сонную мордаху и спросила: «Что, будильник звенел?» Я помнил этот сон, усмехаясь и коря себя за малодушие… мол, надо было досмотреть до конца… и забыл только к вечеру, а вот теперь зародилось во мне смутное подозрение: не «след» ли «призрака» то был?..

Чей-то взгляд копьём упирается мне в спину.

Гиам с бессвязными криками бежит прочь, не разбирая дороги, оступаясь и падая. Как будто ему явился сам Эрруйем на престоле Земли Теней, с молотом Орлгэг наперевес.

Я оборачиваюсь.

Всё как в тот раз. В трамвае. Снова я застигнут врасплох, и арбалет нацелен мне в грудь. Только не игрушечной стрелкой с усыпляющим снадобьем заряжен он на сей раз, а тяжёлым боевым болтом из чёрного дерева. С наконечником, что пропитан выдержанным ядом эуйбуа. И расстояние невелико, и отбить нечем.

Кто это? Неужели Элмайенруд до срока покинул своих бегемотов, учуяв делёжку власти? Но ведь не для себя же он собирается расчистить путь… тогда для кого же?.. Или всё же для себя… а вся эта ботва насчёт отвращения к престолу империи, все эти байки о невыносимых приступах «оюназуу» — лишь для отводу глаз?.. Чья там довольная рожа щерится мне из-под юруйагского шлема?!

— Ты великий воин, Змиулан, — слышу я. Как знаком мне этот голос… — Но перед тобой юйрзеогр. Подними свой меч и повергни к моим стопам. У нас хорошо получится.

«Ты задал мне задачу, ниллган. Трудную задачу. Но поверь, скоро я сообщу тебе решение».

Юруйаги уничтожены.

Элмайенруд крутит хвосты буйволам и бегемотам над провалом Ямэддо. Он не конкурент.

Эойзембеа удалён из города усмирять бунтовщиков.

Верховный жрец обезврежен.

Император мёртв.

Задача решена.

— Нет, невозможно, — шепчу я. — Ты не можешь быть императором. Ты же не человек…

— Не меньше, чем ты. Мы с тобой как два глаза одного лица. Эта твердь будет наша. Мы поступим с ней, как с женщиной. Она родит нам прекрасных детей. А если ты откажешься, я убью тебя.

— Апокалипсис… — бормочу я. — «И вургр станет правителем, и направит во все концы тверди вургров править людьми…» Неужели это неизбежно, чтобы в любой стране в дни смуты к власти приходили вургры?

— Да или нет, ниллган? Да или нет?!

— Ты, подонок! — в отчаянии кричу я. — Всё вышло по-твоему. Владей этим миром! Утопи его в крови и говне! Сожри его и подавись! Я хотел бы видеть тебя завтра, когда ты узнаешь, что ниллганы больше не придут! И ты останешься один на один — не с наёмными убийцами даже, а с людьми, с этим городом, с этой страной!..

— Ниллганы придут, — говорит он, улыбаясь. — Непременно придут. Если есть юйрзеогр — будут и ниллганы.

— Не будут! — ору я, наступая. Выгадывая потихоньку шажок за шажком. Приближаясь к своему мечу. — Я последний! После меня — никого! Я сделаю всё, чтобы после меня — никого!..

Но стрела уже пущена.

И снова я не успеваю, не успеваю, не успеваю уйти…

Глава сорок шестая