Красные зрачки Луолруйгюнра остекленело смотрели сквозь меня. Он не понимал моих слов.
Луч погас.
Бюйузуо опешил. Но только на мгновение.
Огненная игла прошила дымный полумрак над моим плечом. Затем — возле локтя. У самого бедра — лохмотья изодранной накидки затлели.
Теперь он палил залпами.
Видали в цирке ковбойский аттракцион Буффало Билла? Гарцует возле деревянного щита хорошенькая ассистентка в шляпе и трико, а краснорожий хрен в джинсах с бахромой и клетчатой рубахе мечет в неё ножи и томагавки. Его задача — не оцарапать дамочку, ненароком не отсечь ни полфунта её атласных окороков.
Бюйузуо имел иную задачу. То есть диаметрально противоположную. Отстричь мне всё лишнее, что могло показаться за пределами императорского силуэта. Упаси-сохрани Юнри, не поранить самого Луолруйгюнра. А уж когда я, воя и корчась от боли, повалюсь на камни — дорубить меня мясницким лазерным топором.
Но я был верной тенью Солнцеликого.
Вот господин мой пошатнулся — я с филигранной точностью воспроизвёл его движение. Император откинулся назад, инстинктивно пытаясь восстановить утраченное равновесие — я шагнул следом за ним и даже поддержал его. Сияющие ножи летели мимо. Сколько мог продлиться этот аттракцион? И скоро ли мой палач сменит тактику?.. Например, сойдёт с места?.. Или он почему-то не может этого сделать?!
В пустых глазах Луолруйгюнра мелькнул разум, по задворкам его сознания далёкой тенью рыскнула мысль. Солнцеликий хрипло каркнул. Горделиво выпрямил стан. Отмёл с пергаментного чела бесцветную прядь…
Ослепительная игла впилась в его отставленный локоть, выжигая в мраморно-белой коже аккуратную чёрную дыру с обугленными краями.
Император взревел. Шарахнулся, заваливаясь набок и перехватывая рану здоровой рукой. Я сгрёб его за балахон, притянул к себе… Искажённое болью лицо Луолруйгюнра моталось передо мной, из-под сомкнутых век струями хлестали слёзы, серые губы тряслись.
— Потерпи, не падай… прошу тебя, потерпи пожалуйста… ещё чуть-чуть потерпи!..
Что, что способно спасти нас обоих?!
Император закричал высоким птичьим голосом, забился в моих руках, будто хотел взлететь под чёрные своды каменной гробницы.
— Терпи-и-и!!!
С нечеловеческой силой он отшвырнул меня, повергая к своим ногам. Впервые за все дни приводя меня в наиболее подобающее мне состояние.
Бюйузуо закричал тоже. Голос его был подобен вою последнего доисторического ящера под низвергающимся с небес убийственным ливнем Сверхновой. Гудку уходящего в океанскую могилу «Титаника». Сирене воздушной тревоги за пять секунд до ракетного удара…
Он заметил, что хозяин и тень разделились, что голова Солнцеликого властно вскинулась. Мгновенно просчитал траекторию этого простого движения и трассу своего последнего выстрела. И понял, что они пересекутся.
Понял это прежде, чем приказал самому себе остановиться.
Выпущенную стрелу никому ещё не удавалось вернуть в колчан.
Луч поразил императора в затылок.
Луолруйгюнр, натянутый, как струна, стоял там, где застигла его смерть, и никак не хотел падать. Лица у него не было, волосы пылали, как нимб великомученика.
Бюйузуо стонал, оплакивая свою ошибку. Лазер бездействовал.
Двигался только я.
«А-а-а!!!» — заорал Змиулан внутри меня, то ли от ярости, то ли от страха. Берсерк хренов…
Но не было во мне ни страха, ни ярости, одна только боль. Поэтому я молчал.
Отводя меч для самурайского удара, название которого выскочило из головы к чертям собачьим, не то бежал, не то плыл сквозь дым и пламя навстречу Многорукому. Защищённый теперь единственно лишь собственной кожей, то есть — открытый всем смертям.
Нужно было угадать точно в стяжку между брюхом и головой.
Я угадал.
Зелёные глаза-плошки подёрнулись мутной плёнкой. Скребя вразнобой, лапы поволокли фонтанирующее смолой брюхо куда-то вбок.
Бюйузуо Многорукий, император Ночной Страны Рбэдуйдвур, умер следующим.
— Спасибо, Солнцеликий, — выдавил я сквозь слёзы. — Ты спас своего ниллгана.
Пускай выспренно. Пускай… Плевать. Мне было горько, и слёзы были искренними.
Святилище обратилось в императорскую гробницу.
Глава сорок четвёртая
… стук в дверь. Не закрыто. Здесь никто не запирает дверей. Воры, что ли перевелись? Всё проще: материальное изобилие вышибло наконец социальную основу у воровства. На кой ляд переть у ближнего, когда у самого есть? И у всех есть? Так, наверное, и следует объяснить сей феномен. Хотя лично я готов предположить и совсем иное. Например, какую-то страшную, абсолютно несовместимую с гуманизмом кару за любой криминальный проступок. Кару, которой действительно боятся. Это кажется мне отчего-то куда более похожим на истину.