Шествие динозавров

«Гады, — сорванным, плачущим голосом бормотал я, стряхивая с ободранных рук обрывки грубого вервия. — Сейчас устрою вам Воплощение… зверя-уэггда… пас-скуды!» И тотчас же схватился за шею. То место, куда угодила арбалетная стрелка, распухло и пульсировало горячей ноющей болью. Где-то там должна была находиться сонная артерия… но вряд ли чёрные тройняшки имели умысел прикончить меня. Я покосился на латников — те сменили позы. Стояли выставив вперёд одну ногу и вскинув арбалеты наизготовку. «Хрена толстого вы меня возьмёте…» Избавившись от уз, я замер — пусть зафиксируют меня своими гляделками-прожекторами, привыкнут к моей недвижности. Арбалеты чуть заметно загуляли: латники поднапряглись, пальцы онемели на спусковых крючках…

Сейчас… сейчас… ещё немного выждать… нет, ни черта не выйдет… я и дома-то зарядку отродясь не делал… дряблые интеллигентские мышцы… откуда мне знать, когда… и, самое главное, как…

Знаю. Всё знаю: и когда, и как. К дьяволу сомнения. Вот оно — самое время!

Я опрокинулся на спину, перекатился через себя, упал за алтарь, притих. Для голого неспортивного мужика все эти акробатические этюды — полный абзац всему… До моего слуха доносилось шебуршание торопливых шагов. Они потеряли меня, но приблизиться боялись.

И правильно боялись.

Что-то противно заскрежетало, посыпалась каменная труха. Я выглянул из своего укрытия. Пусто. И тихо — если не считать треска чадящих факелов, понатыканных по углам. Все куда-то сгинули, оставив меня одного в этом склепе.

Впрочем, вместо стены, у которой прежде истуканами торчали латники, теперь разверзлась чёрная пасть прохода. Оттуда ощутимо тянуло сквозняком.

Что это за представление передо мной разыгрывали эти уроды? Кого они из себя корчили? На каком языке разговаривали и колдовали, а самое странное — почему я понимал их язык, как свой собственный?

Не слишком-то всё это походило на декорации…

Может быть, меня похитила какая-нибудь тоталитарная секта… сатанисты… Белое Братство… сайентологи… кого только не встретишь нынче в простом городском трамвае… и попыталась принести в жертву? Чего же тогда так быстро скисли и разбежались? Или милиция их спугнула?

Я прислушался.

Не было слышно ни криков «Атас! Рвём когти!..», ни омоновского мата. Тишину не нарушал ни единый звук, если не считать мерного стука водяных капель о камень. Найти бы эту воду, умыться, охладить рану… напиться, наконец…

«Двадцать пятый век до рождества Христова».

Эта дикая мысль родилась в моём мозгу сама собой и моментально заполыхала там, как транспарант. Словно подошёл срок, и невидимый дирижёр моих поступков, он же по случаю переводчик, раздёрнул занавесочки и подбросил мне подсказку, загодя начертанную на ученической доске.

Не верю…

Нет, верю. И это даже не вопрос веры, как в случае с летающими тарелками или сеансами Кашпировского[28]. Я просто знаю, что так и есть.

Минус двадцать пятый век!

А точнее — две тысячи четыреста восемьдесят восьмой год до нашей эры. «Импакт-пойнт 2488»…

Толща ненаступивших времён обрушилась на меня тяжким, неподъёмным гнётом, согнула в три погибели, смяла и расплющила. Я был один не только в этом затхлом святилище — один во всём мире, во всей эпохе. Голый, беззащитный, смертельно перепуганный.

Никто из тех, кого я знал, ещё не родился. Даже их отдалённые предки. Не существовало ни единой нации из тех, к которым они будут когда-то, с определённой долей вероятности, принадлежать. Ни славян, ни евреев, ни татар… ни той ядовитой смеси, которая образуется от смешения всех кровей и долго-долго будет именоваться «советским народом», а потом просто «русскими», и постоянно, с комическим неуспехом, будет пытаться разделиться внутри самой себя… Не возникло ещё ни одной из тех мировых религий, что будут сталкивать между собой отцов и детей, братьев и сестёр, делить мир на верных и неверных, затевать крестовые походы и джихады в бесконечной борьбе за право называться истинной. Не явился ещё в этот мир никто из пророков и лжепророков. В безымянных океанах дрейфовали неоткрытые континенты. Эта планета ещё не знала, что вращается вокруг Солнца.

Всё, что я знал и помнил, было только моим, и не с кем было это разделить.

Воздух не поступал в сдавленное железным обручем горло. Мне хотелось плакать. Обхватить голову руками, забиться в самый дальний угол и беспомощно захныкать.

И тогда была начертана новая подсказка.