Шествие императрицы, или Ворота в Византию

— И я тебя люблю, князь Григорий. И всегда буду привязана. Но ведь меж нас пропасть. И перейти ее ни ты, ни тем паче я не в силах. Ты не забыл ли на минуту, кто я есть? — закончила она с усмешкой.

— Не забыл, — глухо отвечал он, — однако забылся…

— То-то, что забылся.

Последнее объяснение. На следующий день ход наверх, в спальню государыни, был для него затворен. Марья Саввишна Перекусихина сказала с кривой улыбкой:

— Ее величество занята. — И добавила, понизив голос: — Не велено тебя пущать, князь Григорий. Кончилось, стало быть, твое время.

Впорхнула графиня Прасковья Брюс, наперсница государыни. Злые языки поименовали ее «пробирной палаткой». Остановилась, глянула на Потемкина кокетливо и предложила:

— Пойдем со мною, княже. Позабавимся. Чай, не забыл мои ласки?

Видно, и она уже была извещена. Вконец расстроенный Потемкин ответил грубо, без стеснения, как обычно, когда наступали на самолюбие:

— Не стоит, графиня Параша. На тебя…

Круто повернулся и пошел.

Женщины занимали в его жизни огромное место. Было их несчитано-немерено — девиц и чужих жен, жен близких, даже собственных племянниц. Отказу не ведал, ибо был образцом мужской стати, истинно неотразим, хоть и крив. Но ни одна из полюбовниц не оставляла сколько-нибудь заметного следа в его сердце. Он менял их легко, с тою вельможною легкостью, с которой обращался с теми, кто искал его протекции.

Осталась одна. Незабываемая, незаживающая. И он у нее остался. Но в другом роде. Полагалась на его безусловную верность и преданность. И на проницательность, на глубокий ум.

Он быстро смирился с новой своей ролью. В конце концов, что есть постель? Недолгая утеха, мимолетный призрак, развлечение… За всем этим дело не станет. Главное — потрафить любимой женщине, государыне. Явить свою полную преданность. Преданность, не знающую предела, даже без ревности.

С некоторых пор Потемкин заметил: его царственная подруга не может обойтись без него. Она не просто ценила — не могла обойтись без его суждений, советов, мнений. В конце концов он как бы занял пост первого министра в теневом кабинете, состоявшем, впрочем, из его ближайших помощников и слуг.

Более того, князь взял на себя подыскание и отбор любовников Екатерины — фаворитов, как было принято их называть, или «воспитанников», как называла их сама императрица.

Он приглядывался к молодым сановитым офицерам в трех гвардейских полках: Семеновском, Преображенском и Измайловском. Вызывал приглянувшихся к себе, расспрашивал, испытывал на сообразительность, на знание языков французского и немецкого — это было обязательным условием. Важна была и начитанность, и живость, и рассудительность. Словом, будущий «воспитанник» должен был обладать всеми возможными достоинствами.

То, что сам светлейший удостаивал их доверительных долгих бесед, само по себе чрезвычайно льстило молодым офицерам. То, что его медикусы неожиданно подвергали их придирчивому осмотру на предмет обнаружения каких-нибудь скрытых от внешнего осмотра изъянов и пороков, несколько настораживало их. Но уклониться от сего было нельзя, никак нельзя.

Эти смотры невозможно было укрыть от глаз придворных — всепроникающих, всеведущих, вечно настороженных, имевших к тому же штат своих соглядатаев. Пошли толки: светлейший-де склонен к мужеложству. Правда, они скоро угасли, ибо женолюбие князя было притчею на языцех и у всех на виду.

Прошло немало времени, истина должна была открыться. Она открылась.

После князя в опочивальню государыни поднялся Завадовский, за ним Зорич, за этим — Корсаков, за Корсаковым — Ланской. Все они кроме княжьего подвергались таковым же испытаниям в «прихожей» государыни. Их придирчиво обследовал придворный врач Роджерсон. Затем они переходили в руки графини Брюс и Марьи Саввишны — в руки и постели, на предмет обследования их мужских качеств. И уж после этого, получив окончательную аттестацию, начинали «ходить через верх» — то бишь в царскую опочивальню, эту святая святых, рядом с которой располагался апартамент «воспитанника».

С этого момента он становился узником, инструментом для высочайшей утехи. Мало кто выдерживал более года. Юный Александр Ланской, красавец, словно бы сошедший с картин французских живописцев Буше и Ватто, держался почти четыре года на крайнем напряжении молодых и свежих сил. Но напряжение это было столь велико, что быстро свело его в могилу.

Государыня была безутешна. Она заливалась слезами. Потемкин прискакал в Петербург, чтобы разделить с нею горе. Сашенька был его. Он уже привык к припискам в конце посланий Екатерины: «Сашенька тебя любит…»

Пауза была долгой. Ее заполнил Ермолов, случайно выскочивший, как чертик из табакерки. Он было вознамерился интриговать противу князя, ревнуя его влиянию. Потемкину было доложено об интригах. И после недолгой борьбы Ермолов был свергнут.

И вот его место занял Дмитриев-Мамонов, тоже Саша, княжеский выдвиженец. Этот был вполне управляем и покорен. И вдобавок великолепных статей, да и крепок физически, с воображением, достойным занимаемого места.